Альма. Уйдите, пожалуйста! Оба!
Роджер выходит.
Мисс Бэссит. Так я и знала, что вы расстроитесь. Спокойной ночи, Альма! (Уходит.)
Из дома напротив доносится музыка в стиле фламенко; там топочут ногами и бьют в ладоши.
Освещается кабинет, в нем звонит телефон. Входит Джон с бутылью шампанского в руке, глазеет на аппарат, который не перестает трезвонить.
Альма (подойдя к телефону). Междугороднюю, пожалуйста… Будьте добры, дайте мне Лайон, малярийную клинику… Мне нужно вызвать доктора Бьюкенена.
Джон у себя в кабинете направился было к телефону, но вошедшей следом, Розе удалось опередить его: протянув к трубке свои унизанные перстнями пальцы, она быстро хватает ее и тут же снова вешает.
Джон. А вдруг я срочно нужен кому-то?
Роза. Никому ты так срочно не нужен, как мне! (Откинулась на столик.)
Музыка. Знойное объятие. Комната в доме Уайнмиллеров погружается в темноту. Телефон в кабинете у Джона снова звонит.
Роза накрывает трубку рукой.
Джон. Может, кровью кто истекает.
Роза. Ты истекаешь. Чуть-чуть. На лице у тебя кровь.
Джон. Не обходилось еще без этого. Ты всегда или куснешь или царапнешь. Зачем?
Роза. Затем, что не удержать мне тебя, — знаю.
Джон. Если уж тебе не удержать, та кому? Не отцу же с его медиками и медичками?
Роза. Ты мой, пока лето.
Гитара: фламенко. Резкий слом ритма сцены.
Слыхал: фламенко! Оле! Оле!
Джон. Оле! Спляши, Роза!
Роза (в экстазе). Если глаз не оторвешь от моего тела, будто глаза твои — руки, — спляшу!
Джон. Не оторву глаз от твоего тела!
Она медленно пляшет перед ним.
Роза. Завтра уезжаем вместе?
Джон. Уезжаем, отплываем, край родной мы покидаем!.. Порт отплытия — Галвестон, билеты на руках…
Роза. Две бумажки… Ты не разорвешь их?
Джон. Нет, решено — мы пускаемся в плаванье! Как это по-испански?
Роза. Viaje![6]
Джон. Viaje!.. — по Мексиканскому заливу, потом мимо всех этих островков, и все дальше к югу, к югу, пока не увидим ночью в небе золотой крест…
Роза. А тогда?..
Джон. Тогда?.. Тогда на берег, в какой-нибудь тропический порт за письмишком!..
Роза. А что в письмишке, Джонни, — «возвращайся»?
Джон. Нет! В письмишке чек на кругленькую сумму от папаши Гонзалеса.
Роза. От папы?
Джон. Конечно, на этот переводик мы и будем жить. А как же! Еще недавно я и помыслить бы об этаком не смог. А нынешнее лето все перевернуло: помышляю! И не только помышляю — жажду! Катился ли кто-нибудь вниз так стремительно, как я этим летом? Кубарем, словно камень с горы! А вот поди ж ты. каждый вечер чистый белый костюмчик! Дюжину имею! Шесть в гардеробе, пять в стирке, один на мне! И на лице — никаких следов порока: по утрам проверяю, когда бреюсь. А ведь днями тем только и занят все лето, что вспоминаю прошлую ночь и предвкушаю следующую.
Снова звонит телефон, и снова Джон устремил на него взгляд.
Роза снимает трубку.
Танцуй, Роза! Почему не танцуешь?
Роза начинает танцевать, но вдруг, зарыдав, падает на пол у его ног.
Роза. Не до танцев мне!..
Гонзалес (в соседней комнате, во всю глотку). Плевал я на все!..
Джон (протрезвев). Зачем я ему только нужен в зятья?
Роза (всхлипывая). Ты нужен мне! Мне!
Джон (подняв ее с пола). А тебе зачем?
Роза (прильнув к нему). Затем, наверно, что родилась я в Пьедрас-Неграс, и в домишке нашем была одна комната, и все мы там спали вповалку на грязном полу — пятеро мексиканцев, три гуся и бойцовый петушок, Пепе! Ха-ха! (Истерически смеется.) Здорово дрался наш Пепе! С него и повелись у папы деньжонки — ставил на Пепе и выигрывал! Ха-ха! А спали мы все вместе, и по ночам я слышала, как папа с мамой занимались любовью. Папа пыхтел и хрюкал, чтоб выказать страсть, а я все думала, как она противна, эта любовь, и как противно быть мексиканцами и спать всем в одной комнате на грязном полу, и как противно, что от всех нас смердит — ведь вымыться как следует негде!..