Он выпил все до капли, после чего поцеловал дочь в лоб. Девочка обняла его за шею и опустила свою голову на его широкую грудь.
— Я очень сильно хочу, чтобы ты поскорее выздоровел. Одна только мысль, что я могу тебя потерять, причиняет мне сильную боль.
— Откуда у тебя такие мысли? Я ни за что не покину тебя. Ну, по крайней мере, пока ты не повзрослеешь, тебе начнут нравиться мальчики и кто-то из них похитит твое сердце. Тогда ты сама покинешь своего старого отца.
Рэйчел засмеялась, после чего вытерла скатившуюся по щеке слезу.
— Нет, такое не случиться. Я буду всегда жить с тобой.
— Ну, ты это сейчас так говоришь, но придет время и желание завести свою семью станет твоей главной жизненной целью.
— Даже если и так, я все равно тебя не забуду и буду часто навещать.
— А вот здесь я ловлю тебя на слове.
Рэйчел снова засмеялась, после чего поцеловала отца в щеку.
— Я люблю тебя, папа.
— И я тебя, Рэйчел, очень сильно люблю.
Уже с начало сумерек, когда Рэйчел покинула его, в лазарет вошел Джордж Либрук. Прежде чем подойти к его койке, он зажег от свечи три масленых фонаря, висящих на цепи под потолком.
— Как твое самочувствие, Гилберт? — спросил глава общины, погасив свечу, сразу как в лазарете стало светлее.
— С каждым днем все лучше, — искренне ответил Гилберт. — Ваши лекарства очень благоприятно действуют на меня.
— Рад слышать, — улыбнулся Либрук и присел на стул у изголовья его койки. Достав очередной пузырек из рукава своей мантии, он протянул его Коннорсу. — Это зелье поможет твоей ноге быстрее восстановиться. Возможно, быстро бегать ты уже не будешь, но при обычной ходьбе, думаю, не будет заметно даже хромоты.
Гилберт выпил лекарство залпом, скривился от его мерзкого послевкусия, вытер краем простыни влажные губы, после чего вернул пузырек обратно Либруку. Зелье обожгло горло как самый настоящий самогон, после чего обволокло жаром стенки желудка. Исходя из раннего опыта, он знал, что зелье должно было подействовать уже через десять минут.
— Я хотел бы попросить у вас прощения из-за того, что вы слишком много времени тратите на изготовления зелий для меня и к тому же всегда приносите их самостоятельно.
— Не стоит, Гилберт. Я рад, что мои колдовские знания помогают тебе быстрее выздороветь и встать на ноги. Уверен, для такого сильного и самостоятельного мужчины коим ты являешься, беспомощность и хвора, воспринимаются как тяжелое необоснованное проклятие.
— Да, — усмехнулся Коннорс. — Никогда не любил проводить день в постели. Даже когда подцеплял простуду, старался переносить ее на ногах.
— Все мы люди, Гилберт, и не можем полностью отгородиться от болезней и травм. Но, не беспокойся, очень скоро ты поправишься и сможешь исполнить свою мечту о ферме.
— Да, уже не могу дождаться того дня, когда стану полноправным владельцем своей фермы. И еще, я возьму только часть золота, которое мне причитается.
— Нет, Гилберт, — покачал головой глава общины. — Ты долго служил верой и правдой и я хочу, чтобы все твои труды были оплачены по заслугам.
— Все что я делал, я делал не ради золота, а ради общины и хочу, чтобы жители знали об этом. Я возьму столько золото, сколько мне потребуется для покупки фермы и для того, чтобы удержаться на плаву в первые годы. Больше мне ни к чему.
— Как скажешь, — пожал плечами Либрук. — Ты можешь распоряжаться своим золотом, так как посчитаешь нужным. И можешь не волноваться, община всегда ценила твой труд, и даже после твоего ухода будет вспоминать тебя добрым словом.
— Жители общины и вы, сир, всегда были добры ко мне и к моей дочери. — Резкая боль в груди заставила Гилберта замолчать. Но пришедшая неожиданно боль, так же неожиданно отступила. Он бы не придал ей большого внимания, да только сила этой боли твердила ему, что оставлять этот приступ без внимания было неправильно.