Шурка глянул вниз, под себя.
Тот, что перевернуто стоял под ним — тоже в подвернутых штанах и выцветшей клетчатой рубашке, щуплый и с косматой, овсяного цвета головой, — внимательно смотрел снизу. Шурка слегка нагнулся.
Да, отражение уже не то, что прежде, в домашнем зеркале. Баба Дуся за весну откормила и отпоила молоком с медом неожиданно свалившегося на нее внука. Нет уже рвущей кожу остроты скул. Нет под глазами темноты. Нет в лице прежней интернатской ощетиненности. Пацан как пацан, из нормального дома. Только вот волосы…
Но что делать, если обрастает Шурка стремительно! Баба Дуся каждую неделю обрабатывает прическу портновскими ножницами. Тут уж не до моды, не выглядел бы только обормотом… А ногти Шурка стрижет каждый вечер, иначе бы скоро выросли как у китайского мудреца Конфуция (из учебника по истории). Называется это «способность к повышенной регенерации». Она появилась еще в клинике, и Гурский снисходительно сказал:
— Ничего, Полушкин, потерпи, это побочный эффект. Со временем пройдет. А пока… в конце концов, здесь есть и хорошая сторона.
— Ох, и откуда в тебе эта… скороспелая обрастаемость, — лязгая своим инструментом, ворчала баба Дуся. Шурка помалкивал. Он знал откуда. А может, и баба Дуся знала, только притворялась?
Ночной дождь прибил тополиный пух, но сейчас земля уже подсохла, и пушистая метель потихоньку начинала свое кружение. Она тихо радовала Шурку.
А баба Дуся тополиный пух не любила. Потому что он собирался у заборов пухлыми грудами и мальчишки эти груды часто поджигали. Чем такое дело грозит деревянным домам, понятно всякому. Кроме этих самых мальчишек.
— Ты не вздумай такими играми баловаться, — наставляла баба Дуся Шурку.
— Я что, шизик, по-твоему?
— Вроде бы никто не шизики, а жгут. Подбивают на дурное дело друг дружку… Гляди, и тебя подговорят!
— Да кто? У меня и знакомых-то здесь нет!
— А оно и плохо, что нет, — переключалась баба Дуся. — Все один да один… Вон в садике у школы ребятишки кажный день мячик гоняют. Симпатичные такие, вовсе не хулиганы…
— Ну и молодцы, что гоняют, — отзывался Шурка с полным доброжелательством к симпатичным ребятишкам.
— Значит, не хочешь ни с кем дружбу водить?
— Не знаю… Пока нет.
Но при последнем таком разговоре Шурка уже хитрил. Был человек, с которым подружиться хотелось.
Жил этот человек на улице Каляева. Жила…
По улице Каляева ходил трамвай.
Эта трамвайная линия была самая старая в городе и называлась Мельничная.
Начинался трамвай на маленькой, заросшей лебедою площади с водонапорной башней. Тянулся по Водопроводной улице, пересекал по дамбе Колдуновский овраг и начинал петлять…
Шурка был, видимо, по природе зрителем. Полюбившиеся фильмы он смотрел по многу раз. Таким фильмом была для него и Мельничная линия. В начале мая Шурка от нечего делать сел в расхлябанный, старинного вида вагончик шестого маршрута, проехал весь путь от начала до конца. И с той поры катался по Мельничной постоянно. Смотрел в трамвайное окно и тихо радовался.
Вроде бы ничего особенного, обычная окраина. Однако Шурке в здешней тишине и заброшенности, в петлянии рельсовой колеи, в косогорах с покосившимися домиками и старых водокачках чудилась заколдованность.
…Итак, после дамбы начиналась «карусель».
Трамвай, дергаясь, как вагончик игрушечной железной дороги, нырял в кривые переулки.
Он бежал впритирку с заборами, и стоявший у этих заборов репейник жесткими верхушками скреб по стеклам.
Иногда трамвай выскакивал на бурьянные пустыри, где в серых зарослях валялись непонятные ржавые механизмы и синели блюдца воды — остатки растаявшего снега.
Потом, делая неожиданные витки, трамвай катил среди приземистых мастерских, складов и дворов, среди которых громоздились штабеля гнилых ящиков, валялись решетчатые стрелы грузовых кранов и кособочились поломанные экскаваторы.
Временами вагон взбегал на горбатые мостики с литыми узорами чугунных перил. Мостики пересекали то речку Саженку, то железную дорогу. На колеях этой дороги в застарелой неподвижности спали щелястые товарные вагоны и бурые цистерны. Почти все рельсы были ржавые, кое-где между шпалами пробились березки. Лишь один из путей отражал солнце — видать, по нему время от времени еще ездили.
Рельсы вели к могучим заводским воротам.
Завод вздымался над садами и домиками окраины всей своей мощью — стеклянными крышами закопченных цехов, эстакадами, кранами, полосатыми трубами и усеченными пирамидами гигантских конденсаторов. Над покрытыми серой жестью пирамидами всегда колыхался жидкий пар. Изредка с территории доносились шипение, механические хрипы и гул. Но трубы почти не дымили: завод работал в четверть силы. Он дышал тяжело и беспомощно, как выброшенный на берег кит.