Лето круглый год
Колумбийские рассказы
Леонид Лебедев
2010
LULU.COM
В качестве введения
Когда мне предложили поехать в Колумбию, я с трудом нашел ее на карте. Увидел, как близко это к экватору, и решил, что умру я там от жары. И только позже понял принцип: если есть густонаселенный город, значит там жить можно. В Антарктиде таких городов нет – туда ездить жить не стоит. Если не пингвин.
Человек привыкает ко всему обыденному. И всё же время от времени я удивляюсь, как такой любитель путешествий на диване с книжкой в руках оказался в Колумбии. Как я решился поехать – это для меня самого загадка до сих пор. В момент, когда я пишу это, я уже 6 лет как работаю в Боготе в Universidad Nacional de Colombia и еще работал в 1993-4 годах в Universidad del Valle. И за эти годы многое привычным так и не стало.
Время от времени я записывал свои впечатления. Я попытался объединить их как-то, чтобы получилось единое целое.
В этой книге ничего не придумано, лишь кое-что слегка утрировано.
Вообще-то я "неподъемный". Если кто-то скажет, что, вон, в Колумбию забрался, а говорит, так это не аргумент. Ну, и забрался! Так ведь это как у нашей кошки Анфиски, которая дома сидела и никуда не желала выходить лет до семи, пока ее не приперло так, что начала сбегать за приоткрытую дверь и дико орать по ночам. Вот и я взвыл от шоковой терапии умненьких экономических мальчиков, да и полетел в Колумбию. Мне очень интересно шмыгнуть куда-то. Но чтоб без дороги и никакой обязаловки – я ездить не люблю. Вот, соберусь на конференцию, заявку подам, да начинаю тут же подсознательно искать доводы, почему нельзя туда ехать. Уже и приглашение имею, и в программу включен, а не еду. За всю жизнь был на пяти конференциях. Одна была Всемирным математическим конгрессом в Москве, а четыре – в самом Ростове, так и на тех не выступал. От конгресса в памяти осталось, что сидели мы, пять балбесов-аспирантов, на докладе шефа, будущего академика, и считали: "Раз, два, три…, двадцать три, сорок три…" Кажется, до шестидесяти насчитали: будущий академик волновался, а потому вставлял свое коронное словечко "значит" в каждую вторую фразу. Этой заразой потом болела вся кафедра: все на лекциях повторяли "значит-значит-значит".
Еще из событий того всемирного конгресса запомнилось, что сели мы, аспиранты, в ложе, и именно туда затащили аппаратуру для телевизионной съемки, тогда она была массивной. Показывать должны были выступления президентов того и сего о великом значении математики в мире. Приветствия всегда скучны, а потому наша компания регулярно бегала в буфет и в туалет. Наша активность увеличилась как раз к началу съемок. И тут теледама прошипела: "Молодые люди! Вы мешаете всему Советскому Союзу!"
Как некоторые попадали в Колумбию
Уже взрослым захотелось мне выучить английский язык. Заставить себя читать учебники и писать упражнения трудно. Я выбрал другой путь, заведя большую и интересную переписку с людьми из других стран. Из списка членов Американского математического общества, который у меня был, я выбрал корреспондентов из самых экзотических уголков Земли. У меня была полная уверенность, что если уж человек состоит в Американском математическом обществе, то должен знать английский блестяще. Сейчас я сомневаюсь, пользовался ли я в то время зеркалом. Набор моих географических познаний застыл в те времена, когда я начал и кончил собирать слонов на почтовых марках, потому что добывать экзотические марки было трудно, то есть лет в двенадцать-тринадцать. Например, я выбрал экзотический Остров Мэн с его обитателями с гирляндами цветов через шею, который просто обязан был расположиться в Тихом или Атлантическом океане.
Почти все, кому я написал, откликнулись и даже написали о себе какие-то подробности (это было задолго до Перестройки, не сейчас, когда любой честный западный человек знает, что коли получил письмо из России, то от жулика). Добрая половина моих корреспондентов, правда, перестала писать после второго-третьего письма, но с некоторыми я потом переписывался еще несколько лет, например, с дедушкой с того самого Острова Мэн. Когда он мне ответил первый раз, я не поленился посмотреть, где же находится этот остров. Интересный дедушка оказался, любитель задач по элементарной математике, которые я не мог решить, отчего он был счастлив. До того как поселиться на Острове, имел он плантации на другом экзотическом острове, на Макао, несколько тысяч гектар. Сейчас я засомневался, плантации чего. В голове крутится "какао", но, боюсь, это просто в рифму. Было ему под восемьдесят. Прислал он свою фотографию. На ней он сухопарый, подтянутый, с женой-малайкой, лет на тридцать его младше. Продав плантацию, на Острове Мэн завел он себе пароходную компанию, а на досуге решал задачки по геометрии.
Была еще владелица конного завода, кажется, из Новой Зеландии. Был я в переписке даже с федеральным судьей одного американского штата, у которого было 9 детей и несметное количество внуков. Сообщил он, что один из его детей стал chef-ом. Ну, шеф, так шеф, решил я. Но потом слазил в словарь: не может федеральный судья быть в восторге, что его сын просто важная шишка. Оказалось, что сын его шеф-повар. Никого из профессиональных математиков в моем списке корреспондентов не оказалось. Наверное, это были те, кто не отозвался – математики известны своей отзывчивостью.
Одним из следствий той переписки и явилось то, что сейчас я нахожусь в Колумбии. Один из моих корреспондентов, с которым я дружу и по сию пору, оказался математиком и владельцем книжного магазина в Армении. Это не та Армения, что все знают, это городишко в Колумбии, жители которого имеют несколько легенд, почему он так называется. Все версии легенд заканчиваются одним: когда выбирали название, это понравилось больше всех. Когда я побывал у профессора дома, продемонстрировал он мне пухлую пачку моих писем, полсотни или больше.
Каждому корреспонденту я писал только то, что тому было интересно, потому как быстро понял, что как неинтересно становится, так переписка прерывается. У большинства моих корреспондентов письма быстро становились однообразными: "Энн пошла в школу, мы купили новую машину, мы съездили в Париж." А больше писать, вроде как, и не о чем. Читая все эти письма, убедился, что человек с ручкой во всем мире одинаков: никто ничего интересного, если его не расшевелить, не напишет.
Потом пробовал я своих деток вовлечь в переписку для изучения английского языка. Обе попытки кончились одинаково: "А я не знаю о чем писать!" "Как же так? Ты живешь на другом конце планеты. Девочка эта ничего о тебе и о том, как ты живешь, не знает. Напиши ей, что ты ходишь на речку, ловишь рыбу и съедаешь ее сырой – она поверит, потому что ты живешь в очень странной для нее стране." И в ответ: "Так о чем мне писать?"
Этикет
– Здравствуйте! С Вами говорит … из России. Можно…
– Как поживаете, профессор? У Вас все хорошо?
– Да-да, у меня всё хорошо. Можно к телефону…
– Я так счастлива, что у Вас всё хорошо! Надеюсь, что Ваше семейство в порядке?
– Простите, но можно к телефону директора? У меня всего три минуты телефонного времени.
– Да-да, конечно, я сейчас позову. Надеюсь, что у Вас и у Вашей семьи всё хорошо.
– Я тоже. Можно позвать директора?
– Ну, конечно, я сейчас же позову! Я так рада Вас слышать!
– Понимаете, у меня всего три минуты.
– Да-да-да, я немедленно зову.
– Спасибо!
К концу третьей минуты к телефону подходит директор и начинает расспрашивать о моем здоровье, здоровье семьи, и еще о чем-то, не давая задать вопрос, ради которого был заказан разговор. Стоит напомнить, что на дворе стоит 1993 год, месячная зарплата господина доцента из России составляет 20 долларов, а телефонная минута разговора с Колумбией стоит около 3 долларов. Расспросы о здоровье стоят очень дорого. Понятно, что и колумбийский собеседник хорошо понимает, что звонок дорогостоящий, но перейти прямо к делу невозможно: согласно колумбийскому этикету, начиная разговор, вежливый человек сначала интересуется как поживает собеседник и его семья. Тот, в свою очередь, должен сообщить, что всё обстоит прекрасно и поинтересоваться о том же у гражданина на другом конце провода. И только выяснив, что у всех всё замечательно, можно переходить к делу.