В далеком 1970-м собирался поступать в аспирантуру. А сдавать надо было и английский язык, разговорная часть которого у меня не то, что хромала. а начисто отсутствовала. И тут пришла мне в голову замечательная мысль позаниматься с каким-либо переводчиком с английского, поговорить. Родители вспомнили, что у них имеется знакомый, жена которого работает администратором в большой гостинице, при которой имелись переводчики. Звонок – и меня пригласили в гостиницу. Занятий было два или три, после чего я понял их бесполезность – экзамен должен был состояться через месяц.
Вспомнил же я не об английском, а о том, как наивному выпускнику мехмата демонстрировали достижения цивилизации:
– Я сейчас покажу тебе номер-люкс. Вот, видишь, здесь рояль. А вот это туалет. Вот, смотри, ленточка. Ты не вздумай сюда написить – простерилизовано.
А потом была аспирантура, в которой я тоже, в основном, технические тексты переводил. Английский у меня был весьма своеобразный, который ни один англичанин понять был не в состоянии. Я увидел это, когда попытался пообщаться с одним американцем: в то время основной мой принцип в английском был "как пишется, так и слышится". Кстати, в Колумбии такой мой английский понимали очень хорошо.
Следующий этаж
Уже в перестройку, когда я стал плакаться всем своим корреспондентам, как мне живется, получил я из Колумбии вопрос: а не хочу ли я поехать туда поработать?
Сначала я решил, что либо помру от жары на экваторе, либо меня наркоторговцы чего-либо чем-либо… Но потом решил, что хуже, чем в родном университете, быть не может. И согласился.
Прислали мне контракт, который один эквадорец, что учился у нас в университете, перевел на русский язык. Несколько меня смущали фразы типа, что все споры должны решаться на основе законов департамента дель Валье и прочее. Но сумма там была для меня, того, кто тогда получал в переводе на доллары их 20 в месяц, была фантастическая. Аж почти 800 долларов в песо.
Так что когда я приехал и покупал стаканчик кофе, который 30 центов стоил, меня жаба заедала. Ладно, это уже другая тема совсем. Будет желание – напишу и о своем жлобстве в первые месяцы.
Итак, приехал я в университет дель Валье и начал общаться с группой профессоров, относительно которой начальство, которое этот приезд устроило, вовсе и не хотело, чтобы я туда попадал. В группе этой был немец-профессор, еще один колумбиец и пара его студентов. Немец, услышав, как я разговариваю по-английски, сказал только "дааааа". Правда, когда я дал первый семинар, то он сказал, что мой математический английский значительно лучше: "Но понять ничего нельзя. Будем надеяться, что это из-за математики." – это он тоже добавил по-простому. Мне с этим немцем здорово повезло. Именно он и довел мой английский до состояния, когда я начал понимать, что говорят. И произошло это следующим образом.
Господин немецкий профессор – очень интересный человек. Но у него был один недостаток: он любил говорить о чем угодно часами, доводя собеседника до полного исступления, потому что темы у него были о чем угодно. Беседы его шли в режиме монолога. Даже его собственная жена не могла переносить эти лекции-монологи. При этом познания у него были совершенно энциклопедические. Он мог часами рассказывать об устройстве бундестага, особенностях какой-либо немецкой партии и тут же перекидывался на то, как размножаются бабочки. Как орхидеи завезли в Англию, каковы отличия привода шевроле от чего-то еще.
И тут ему на зуб попался благодарный (как потом выяснилось, не очень) слушатель. Он меня усаживал напротив себя и слегка монотонным размеренным голосом начинал вещать что-либо, держа под рукой немецко-русский словарь, невесть откуда взявшийся у него. Когда я мотал головой, что не понимаю, он открывал соответствующий немецкий термин, а я смотрел на его русский перевод. Беседа текла в стиле: "Динозавры вымерли столько-то миллионов…" – "А как относятся здесь к цыганам? " – "Ооо! это очень интересный вопрос!" – и дальше шла часовая лекция. И так каждый день часов по пять. Месяца через четыре я уже вполне понимал все его речи. Памятник я должен был бы ему поставить за это. Честно говоря, я тогда уже решил, что ничего у меня с английским не получится. Не говоря уж об испанском. Но лекции все продолжались и продолжались. И доводили они меня уже до умопомрачения, потому что общеинтересные темы у него поиссякли слегка, а началось что-то совсем невообразимое.
Я стал избегать его "лекции" точно так же, как и все его колумбийские знакомые. Близко к моему отъезду я оскорбил лектора до глубины души.
Шли мы втроем обедать в ресторанчик. И господин профессор разливался о преимуществах бензина какой-то марки. При том, что он был единственным из нас автолюбителем, четвертьчасовая лекция о бензине доставляла нам огромное удовольствие. Подходим мы к ресторанчику, лекция кончается, и господин профессор, вдруг, задает риторический вопрос:" А знаете, почему здесь автомобили в полтора раза дороже, чем в Штатах?" Мой колумбийский приятель, как человек вежливый, берет и спрашивает: "А почему?" А я, вконец озверевший от лекции и жары, вдруг: "Хайме, а не слишком ли много вопросов?" И господин немецкий профессор меня мгновенно возненавидел. То есть не то, чтобы возненавидел, но очень близко к тому. Настолько, что уже когда я второй раз приехал в Колумбию и встретился с ним, отпускал он всякие шпильки, которые я покорно глотал, чтобы хоть как-то загладить свое тогдашнее свинство.
Странствования Ганса
Все имена, названия, события, обстоятельства… что там ещё? – да, и эти, как их там… буквы – все выдуманы! Хотя и не мною. А совпадения – случайны.
"Странствования" – хорошее слово. "Странствования Одиссея" звучит торжественно и не подходит для описания жизни простого человека, вроде бы. Однако, если подумать, кто его знал, этого Одиссея, когда он жил? Крохотная Итака! И чем он так знаменит? Что он там понаговорил о своих "странствованиях"? Любой моряк наплетет куда больше и правдоподобней. Живи Одиссей в наше время и сочини подобные истории, прослыл бы трепачом, несущим невесть что за кружкой пива. Так что рассказ о жизни Ганса заслуживает названия слова "странствования" ничуть не меньше, чем история Одиссея, царя Итаки.
Конечно, тот был царь. А с другой стороны, с кем из жителей Кавказа ни поговоришь – всё сплошь князья да потомки царей. Со мной на одном курсе учились несколько африканских негров. Так они все как один были сыновьями кто короля, а кто – вождя огромного племени, владеющего земельными пространствами, покрывающими всю Землю вместе с океанами раз десять. Словом…
Отец Ганса был владельцем небольшой фабрики. Папаша имел образование ниже среднего и считал всех образованных граждан дармоедами, что совпадало с мнением, распространенным среди его знакомых. Однако поскольку сын явно отбился от рук и делом в отцовском понимании заниматься не хотел, то он не стал возражать, чтобы Ганс отучился на математическом отделении университета, а потом написал бесполезную диссертацию.
После защиты докторской диссертации необходимо было пройти годичную стажировку за рубежом. Заинтересованный больше в радостях жизни, чем в математике, Ганс взял климатическую карту одной великой страны и выбрал небольшой университет на берегу океана с подходящим климатом.
В аэропорту его встретил господин профессор, нечто вроде зав кафедрой. Он отвез Ганса туда, где тот должен был жить, и сказал, что о делах они поговорят завтра, часов в девять утра. Ровно в девять Ганс сидел перед кабинетом профессора и ждал. Однако профессору было некогда. Через пару часов он ушел на какое-то совещание, извинившись. На следующий день всё повторилось. И на последующий тоже. "Конечно, – говорил Ганс, – в такой манере общения со мной было что-то странное. Пришлось выяснять, в чем дело." Всё оказалось просто. Ганс абсолютно не интересовал прагматичного профессора. У Ганса уже была диссертация. Никто в тамошних университетах не включает в соавторы никого просто так, потому что публикации – это возможность получать новые гранты, а за университетские гранты шла настоящая война, на всех их не хватало. И как результат, Ганс просидел под дверью кабинета неделю. После чего махнул выразительно рукой и стал ходить на пляж. С господином профессором Ганс мило здоровался, но кроме "How are you?" больше никаких вопросов у того не возникало. Ганс загорел, познакомился с симпатичными девицами и научился говорить с ними без устали с хорошим произношением.