И мы притрюхали в отель, где каждый плюхнулся на свою кровать, надеясь под мерный скрип вентилятора забыться вечным сном. Но не тут-то было: "Мы что, сюда спать приехали? Здесь столько всего интересного! Надеваем белые штаны. Ну ладно, как хочешь! Можешь и в своих темных и жарких! Пластырь же есть? Ну, надевай старые башмаки. Ладно-ладно, нечего смеяться!" Но все-таки пару часов поспать удалось. А потом опять были дом Маркеса, стена, пушки, площадь с гигантской ботеровской грудо-задницей, которую по утрам какой-то извращенец протирал тряпкой во всех невыступающих местах. А в девять отход ко сну, сопровождаемый меланхолическим замечанием профессора визитера, что очень хорошо, что здесь нет одной его знакомой, которая обязательно затянула бы всех на дискотеку с неграми.
Ночь первая
Всю ночь злобный дождь, сопровождаемый хлопаньем ставен и металлическими поскрипываниями, не давал спать. Умудренный долгим жизненным опытом более старший профессор всю ночь размышлял: "Ага! Вот вам ваша хваленая Картахена! Дождь! Теперь просидим все время в номере, вылезая только пожрать. Ага! А зато я книжку кончу вычитывать! А это хорошо! Ага!"
А наутро выяснилось, что мерзкое металлическое поскрипывание производил большой вентилятор на потолке, имея некоторый период автоколебаний, тщательно исследованный профессором помладше путем включения и выключения вентилятора на разных скоростях. "Смазать его надо – и всё!" – заявила женская половина коллектива. Но практических последствий это практическое заявление практически не возымело. Только в последнюю ночь профессор постарше сказал, что надо выключить эту скрипучую сволочь. "Ладно," – сказал профессор помладше. И все потом взопрели.
А дождь? Оказывается, скрип и деревянное хлопанье бушпритов об бушлаты так и было хлопаньем. Но шум дождя был величественным шумом, издаваемым Карибским морем. Ага.
День второй
В семь утра, поев яиц с мармеладом и кофе и напялив плавки под треники, выдвигаемся плавать. "Направо мы не идем, там пляжи, где прут всё, включая полотенца. А налево пляжи цивилизованные." Идем. Мимо проезжают такси, призывно подбибикивая и намекая, что ехать легче, чем идти. "Какой воздух! Какие такси!?" – я уже и сообщать не буду, кто это произносит, поскольку по тротуару бредут два меланхолика, сопровождающие каменными репликами каждое восторженное восклицание оживленно рассказывающей что-то единственной женской части мужского сообщества. При этом визито-медитирующий профессор оживляется все же для фотосъемки очередного кустика и каждый раз сообщает, к какому классу травоядных он принадлежит. Впрочем, он выкладывает свои реплики осторожно. Но вместе с репликами сообщает, что впервые он захотел спать в первый день своей жизни. А потом это желание только возрастало. Зато второй, вооруженный тридцатилетним семейным опытом, укладывал свои пятикилограммовые фоссили-реплики на хрупкие аналитические весы без раздумий. Впрочем, весы не расстраивались.
А визитер тем временем рассказывает: "Были мы в германском университете. А там перед ним груши и яблоки растут. Наберешь, наешься. А немцы только в магазины ходят, покупают там свои нарисованные яблоки. А орехи все там сжирал китаец. А Вася мне каждый день надоедал, что ему пиво надо. Прихожу я как-то, а он, зараза, мою литровую банку пива выдул, а говорит, что другую для меня купил, на пол-литра, сволочь. А тут подъезжает под окна оппель. Вася высовывается. Да, а Вася, значит, заявил, что он книгу будет переводить на английский. Что хорошая книга будет. Спрашивает, значит, как написать "Получили уравнение" по-английски. Да, так Вася видит в окно оппель, высовывает туда морду, но так, что по ней не попало, если что, и орет: "Они наши груши с яблоками п…, воруют, значит!" И тут эти немцы дают деру. Понятно, что русские были. Какой немец знает, что п… это воровать." И тут мы, под конец захватывающего рассказа визитера, сопровождающегося неуместными репликами аборигентствующего профессора, пришли на пляж.
А на пляже бравый молодой Джованни – Yobany согласно записи, сделанной в книге регистрации последствий брачных актов славного города Картахены лет 20 назад – натягивал тенты. "Тент с двумя стульями – 5 миль! Еще один стул – еще 5 миль!" Этот Yobany был прав в своей уверенности, что тент с одним стулом не сдашь. Но поскольку стульев у него был избыток, а очередь желающих арендовать тент вся состояла из тех же трех грингов, желающих получить третий стул, то он сдался и отдал третий стул за две мили. Гринги были довольны, сэкономив три мили, а Yobany, что получил лишние четыре.
Море. Карибское. Идем. Заходим. Еще заходим. Еще заходим. И тут нам начинают махать руками. Оказывается, мы заходим близко от волнореза, наваленного из больших камней. Там закручивает, поэтому лучше отойти подальше. Впрочем, природолюбый визитирующий профессор, который слазил на эти камни в жажде найти что-либо морское и живое, выдвинул другую версию: "Там, похоже, пляжные негры устроили ночной сортир – воняет дерьмом невозможно. Наверное, потому и отгоняют, что можем уйти искать, где не воняет."
Когда задумчивые обмочившиеся тела профессоров оказываются на стульях, они слышат: "А в прошлый раз здесь не было ни единой волны!" Почему все бывает только в прошлый раз? Сейчас купание старого белого коня заключалось в том, что конь заходил в море по самое то и чуть выше, а потом подпрыгивал, когда накатывала волна. А конь помоложе делал вид, что ныряет в эту волну. А еще он как-то изредка добывал из песка ракушки.
И сели они по своим стульям, наслаждаясь морским видом, отсутствием валяющихся перед носом задниц и величественным шумом вечно набегающих на берег волн. И хотелось думать. Но не думалось.
И вдруг справа показалась колонна черных рабынь-одалисок с ведерками. Каждая из них, призывно повиливая задом носорожицы, произносила заклинание: "Масахе! Масахе-масахе. Масахе-масахе-масахе!", на которое три головы дружно отвечали: "Но, грасиас." Опечаленные рабыни шли дальше, пока молодая одалиска не заметила торчащее коленно-чашечное сочленение более молодого профессора. Не слушая "но грасиас" , она вцепилась одной своей рукообильной конечностью в белую невозделанную профессорскую икру, а другой стала намазывать на нее что-то белесое, приговаривая, что сейчас она отмасахает эту чудную икру совершенно бесплатно. А потом уже, когда господин не сможет жить без масахе, тут она и начнет брать за это деньги. Поначалу ошеломленный натиском профессор пытался потихоньку передвинуть свою коленастую икру, задвинув ее куда-либо под стул. Но когда белесая гадость под лапой одалиски с икры стала перемещаться выше, икра была решительно вырвана, а профессор заявил: "И нечего!", так и не рискнув в присутствии рыгочащих сотоварищей использовать правильные выражения. Одалиска с плачем выпустила Большую Белую Ногу. А профессор победоносной рысцой протрюхал к Карибскому морю и смыл белесую дрянь. После этого, проходя раз двадцать в день мимо, оная одалиска плотоядно смотрела на Большую Белую Ногу Для Масахе и только еще однажды попробовала намазать ее на следующий день. Легенда говорит, что в стонах Карибского моря слышна теперь и любовь одалиски к Большой Белой Ноге.
Масахе? Нет, масахе еще не всё. Дальше побежали бабуины с бусами. Это глупые гринго думают, что бабуины глупые. А бабуины совсем умные. Они суют свои бусы под нос глупым грингам и произносят: "У? Промосьон. У-у!" А гринги со своими "но грасиас" не понимают своего счастья: "У-у, промосьон!" А потом идет череда горилл, сующих с тем же "У-у, промосьон!" очки от Кардена, роллексы, сейки и прочие часы, только что доставленные контрабандой из Швейцарии. А потом фотографы. Но самое страшное это продавцы морских деликатесов. Когда они открывают свой бар-холодильник, то оттуда идет такой тонкий аромат, что я только потому удерживался не дать им милю, чтобы они унесли аромат с собой, что тогда мне бы пришлось через полчаса дать милю всем остальным тридцати тысячам продавцов. А у меня не было таких денег.