И пошли они на экспозицию золота. Там они и увидели тот самый эталон аршина, который по длине отличался от размеров новорожденного Гвидона не более, чем на 0.000001%.
Не успела гражданка вынуть фотоаппаратик и запечатлеть самые золотые вещички, которые имелись на этой выставке, как подходит к ней бабулька и строго спрашивает: "А вы билет на право фотографирования предметов выставки купили?" На что гражданка, естественно, удивилась и сказала, что она сразу пойдет и купит, а потом пофотографирует. После чего гражданин ходил за гражданкой следом и трагическим шепотом шипел, что вот служительница опять подходит, что надо спрятать фотоаппарат. Однако шепот совершенно не действовал на гражданку, да и бабульке-служительнице было лень второй раз объяснять, что надо бы заплатить. А потому гражданин расслабился и начал тыкать пальцем, что бы еще запечатлеть на века вечные. Вот так они ходили-ходили, да и пошли просто посмотреть на основную экспозицию музея.
Все там было интересно, но ничего не известно. Петров оказалось три. О первом и третьем гражданин с гражданкой слышали, а о втором подозревали. Но когда и где он царствовал? Впрочем, на второй вопрос тоже могли ответить. Подошли к долгожданной Екатерине Великой. И тут гражданка задает вопрос, который заставил гражданина постоять с открытым ртом, собираясь с мыслями: "Да, я знаю, что сын у нее был. А вообще, дети у нее были?" Как известно из теории, правильно поставленный вопрос содержит в себе половину ответа. Этот вопрос подтверждает правило и опровергает неверное мнение, что женская логика не является логичной.
Между прочим, Александров было три. Но куда более интересно дело обстоит с Иванами: они сами не знали своей нумерации, что, впрочем, не удивительно, поскольку Иванов в России всегда был переизбыток. А именно, висит на стенке манифест о восхождении на престол младенца Иоанна Антоновича, который сообщает, что он Иван Третий, а надпись поясняет, что это манифест о восшествии на престол Ивана Шестого. Так что даже мысль такая пришла, что коли не умел он до шести считать, то как тут править-то? Хоть и жаль младенца, конечно, но чтобы править, считать уметь надо.
Однако же, граждане, самая сложная проблема в этом музее это императрицы. Одних Марий оказалось штук от пяти до пятидесяти. И чьи они жены или матери – можно только примерно догадываться по императору, с которым они рядом размещаются. Но очень приблизительно.
Да, а еще там был один император нероссийский. Наполеон. Первая скульптурка: субтильный юноша с тоненьким востреньким носиком, нечто среднее между юным Шопеном и Белинским в последней стадии чахотки. А потом наполеонова морда стала расти вширь. Под конец сидит он уже на коне верхом и болтает по сторонам коня мясистыми малоаппетитными сарделями. В треуголке, конечно, как всегда. Вообще, Наполеон, как известно, был выдающимся гражданином-императором, занятым настолько государственными проблемами, что когда очередная дамодевица жаждала для батюшки-царя завести богатыря, то он не отказывался. Только его слуга предупреждал: "Быстренько, быстренько, его Величеству некогда. Саблю он снимать не будет." Видимо, последнее предупреждение было необходимо, поскольку некоторые дамы пытались ее снять, но это никому не удавалось: его величество ходил с саблей даже в нужник, так что весь мир удивлялся его величественностью и интересовался, как он там усаживался, не снимая сабли. Но эту тайну великий Наполеон Великий так и унес с собой.
Маленькие рассказы
Дон Бальтазар
Возле мэрии всегда сидели люди, молодые и старые, юноши, девушки, женщины, мужчины. И у каждого из них была пишущая машинка, потому что в мэрии принимали только отпечатанные жалобы и просьбы. Тот, кому что было нужно, договаривался с владельцем машинки, говорил просто, а владелец пишущей машинки бойко отстукивал на бумаге что-то непонятное, но такое, что иногда заставляло повернуться ржавые шестеренки мэрии. Собственно, договариваться особо было нечего, потому что цена у всех этих молодых и старых была одна и та же – песо за страницу. Это было не мало, надо было работать целую неделю, чтобы заработать его.
Машинисты и машинистки знали законы не хуже сеньера адвоката Бартоломео. А еще они знали жизнь. Машинки у людей, сидящих около мэрии, передавались по наследству, некоторым было, наверное, по сто лет.
Все это знал старый Фернандо, который шел в который уже раз на площадь со своим песо, завязанным в уголке платка, а самим платком, обвязанным вокруг щиколотки. Фернандо надо было подать просьбу. Но надо, чтобы эту просьбу отпечатал дон Бальтазар, который приходил на площадь со своей машинкой только раз в неделю, по пятницам. А последние три пятницы и вовсе не приходил – уж очень стал стар. Старый Фернандо был мальчишкой, когда ему впервые показали на старика с ветхой печатной машинкой и сказали: "Все, что просит машинка дона Бальтазара, сбывается." Тогда Фернандо только услышал. Годы шли, а подтверждений тому у Фернандо лишь прибывало. Дон Бальтазар приходил на площадь утром в пятницу, печатал ровно одну страницу, забирал свое песо и тут же уходил. Хотя желающих, чтобы именно он напечатал письмо чиновнику, матери или любимой было хоть отбавляй. Ровно одна страница, а дальше дон Бальтазар брел домой со своей скамеечкой и машинкой домой. И никогда он не болтал с другими машинистками, даже очень хорошенькими. И никто не заходил к дону Бальтазару в его домишко. И даже последние сорванцы не рисковали заглянуть в окошко его домишки, потому что говорили разное о том, что случилось с теми, кто туда сунул свой любопытный нос.
В эту пятницу старик Фернандо пришел на площадь затемно и встал в дух шагах от угла, откуда должен был появиться дон Бальтазар. Заглянуть за угол старик Фернандо не решался, потому что поговаривали, что дон Бальтазар не любит, когда ему казалось, что кто-то следит за ним, высматривает. Тогда он ни за что не соглашался печатать такому человеку. Много разных странностей приписывала молва дону Бальтазару, все это знал старый Фернандо. Но так и не смог он узнать, откуда появился дон Бальтазар в их городе. Осталось ему неизвестным, и когда тот поселился в домике. И вообще никто и ничего не знал о доне Бальтазаре, только поговаривали, что жил он здесь еще при дедах деда старого Фернандо.
Стоял на углу старый Фернандо и в который уже раз повторял про себя, что ему надо, чтобы отпечатала машинка дона Бальтазара. В который уже раз.
Дон Бальтазар вышел из-за угла, сделал еще шаг, поставил скамейку, сел на нее, положил на колени дощечку, на дощечку – машинку с уже вставленным листом бумаги и поднял глаза. И глаза его встретились со взглядом Фернандо: "Ну, что тебе, старый?" И тогда сказал старый Фернандо: "Уважаемый дон Бальтазар! Мне нужно, чтобы вы напечатали мне то, что я скажу." Только и усмехнулся дон Бальтазар, а старый Фернандо продолжил: "Пишите, уважаемый дон Бальтазар. Высокочтимый мой монсеньер Бог. Сделай милость, верни недостойному рабу твоему Фернандо, что недодала ему жизнь. А я тебе отработаю. Твой раб Фернандо."