Мы пообедали, словно ничего не случилось. Я сказал, что бросил ресторан, что собираюсь, как и она, попытаться написать роман. Что отныне я свободен, могу писать, могу быть с ней. Вокруг нас снова слышался звон посуды, голоса.
Она выслушала меня и сказала:
— Я должна вернуться домой.
Я замер с открытым ртом.
— Я думал, что мы… Ты не останешься у меня?
— Ты видел его? Он следил за мной. Кто знает, что он теперь может сделать?
— Но, Сильвия…
— Я возвращаюсь, Поль.
Как и у Альтона, у меня не было сил противостоять ей. Я проводил ее, мои ноги дрожали. В ней было что-то роковое. Бес ревности вновь принялся за свои бесовские пляски.
В который раз я вернулся к себе домой один. Я чувствовал себя стариком, старше этих улиц, этих стен. Старше тишины. Тишина заполнила собой все вокруг; деревья, где спали сороки, казались совсем далекими. Каким бы счастливым и спокойным я мог бы чувствовать себя здесь, один среди крыш, облаков, книг и птиц. На улице поднялся ветер, звезды стали светить ярче. Я чувствовал себя старше этой летней ночи. Я стал рабом этой женщины, а если точнее, одним из двух ее рабов. Может быть, Тони был прав? Конечно, я был околдован. Может быть, она сам дьявол? Сколько еще она будет играть со мной?
Я порылся в своих вещах и нашел чистую тетрадь и ручку и сел за кухонный стол. Я открыл первую страницу тетради, а дальше стал делать то, что делал уже несколько недель, — ждать.
Я подумал: может быть, стоит встретиться с Альтона, поговорить с ним, попытаться понять, что же с нами обоими происходит? Я вновь видел, как его сутулая спина исчезает в переулке. Его спина была и моей спиной. И все же этой ночью она была с ним, а я сидел перед своей тетрадью и не находил слов. Я корчился, словно лист бумаги в огне.
Именно с этой ночи я стал пить анисовый ликер, один, перед раскрытой школьной тетрадкой, лежащей на кухонном столе.
VI
Пробило полдень, когда в мою дверь постучали. Я открыл. Это была она. На лбу — огромный синяк.
— Я к тебе на минутку, — сказала она, — только попрощаться. Я уезжаю на несколько дней!
— Что с твоим лбом?
— Из-за этого я и уезжаю. На этот раз он окончательно свихнулся.
— Он тебя ударил?
— Ударил? Ты хочешь сказать, чуть не убил. Когда я вернулась вчера вечером, он со всей силы толкнул меня. Это было так неожиданно. Удар был такой сильный, что я потеряла сознание.
— Почему ты не позвонила мне? Он был пьян?
— Конечно, как всегда, когда я ухожу. Теперь, стоит мне шагнуть за порог, он бросается к бутылке.
— Так не может продолжаться, Сильвия, ты видела, что у тебя со лбом?
— Еще как видела… Я даже боялась пойти к тебе.
— Я его прикончу, Сильвия! Я его уничтожу!
— Не вмешивайся, я уезжаю.
— Об этом не может быть и речи! Мы сию же минуту возвращаемся к тебе, и я его выкину вон вместе со всем его дерьмом! Я повешу его рамы ему на шею!
— Ты его не знаешь, он способен убить меня.
— Тогда переезжай ко мне! Давай заберем твои вещи, ты можешь жить у меня сколько захочешь. Я обещаю тебе, ко мне он прийти не посмеет.
Эта мысль привела меня в восторг. Возможно, то, что он ударил ее — мой шанс. Он совершил ужасную ошибку.
— Это ничего не изменит. Все равно когда-нибудь мне нужно будет вернуться домой. В конце концов, это мой дом! Я дала ему несколько дней на то, чтобы он нашел себе пристанище и съехал.
— Он этого не сделает. Ему некуда деваться, раз у него нет денег. Он целиком зависит от тебя.
— Я не знаю, что мне делать…
— Вопрос только в одном, Сильвия: ты его еще любишь? Только в этом.
— Не знаю, Поль. Я больше не знаю. После того что произошло, я должна отсюда уехать, все равно куда. Я даже не знаю, вернусь ли я.
— А как же я?
— Я тебе уже сказала, Поль, с некоторых пор я вообще не понимаю, что со мной.
— Куда ты поедешь?
— Может быть, в Ля-Рошель, может, куда-нибудь еще. Просто сяду в машину и поеду.
Она поцеловала меня в щеку и сбежала по лестнице.
Я так и остался стоять. Вот во что превратилась самая сумасшедшая любовь в моей жизни — в мимолетные появления Сильвии. Я ждал ее бесконечно долго в надежде увидеть хоть на несколько минут. Этот негодяй ударил ее, и теперь она убегала. Ему удалось разлучить ее со мной. Внезапно от этой мысли мне стало плохо: я больше не смогу позвонить ей, когда буду подыхать от боли среди ночи. Я не смог убедить ее в том, что могу ее защитить. Я не нашел нужных слов, чтобы успокоить ее.