— Отчего ж это так уж и чудом? Был я не раз в Москве, то есть этак годов двадцать назад; как барыня-покойница еще езжали туда, так и меня брали... Ведь я уж старец теперича... Ведь в Москву или Петербург какой-нибудь поедешь, если так, для примера, не на забавы на какие-нибудь... то есть в мои-то лета, Дмитрий Александрыч!
Несколько времени они помолчали.
— Пойти вашего коня-то поставить к месту, — сказал наконец Михайло и заскрипел дверью.
Тогда опять послышался ласковый голос Маши.
— Вот вы как зазнались, в Москве-то поживши; уж правду сказать, зазнались. Бывало, то и дело все рассказывают, как вы по ночам верхом здесь разъезжаете.
— Ты лучше мне скажи, в кого ты влюблена?
— Это ваше дело влюбляться, батюшка, а нам уж куда... Я не знаю, как это так и влюбляются-то.
— Ну уж верно есть какой-нибудь ферт?
— Еще я на ферта-то на вашего и смотреть, может быть, не захочу.
— Отчего ж, коли человек хороший? Замуж можно выйти...
— Очень нужно! Что я сама себе лиходейка буду, что ли? ни с того, ни с сего, да вдруг и замуж. Еще какой-нибудь такой навяжется... За меня даже один в Москве...
— Ну, вот и значит, что зазнобил кто-нибудь сердечко. Ферт-то, значит, и завелся. Сам отец твой говорил, что выписал тебя сюда для этого.
— Отцу нужно очень все рассказывать. Говорлив уж больно.
— Ну так что ж за беда, что отец мне сказал? Я ведь, ты знаешь, люблю тебя...
Иван Павлович подошел к дверям и прислонился к стене около них.
Слышно было, что незнакомец ходил взад и вперед по комнате, похлопывая арапником.
— Полноте вы кнутом-то вашим хлопать; того и гляди меня заденете, — заметила ему Маша...
Хлопанье прекратилось. Настало молчание.
— Маша, а ведь я тебя ужасно люблю! — внезапно произнес мужчина.
— Хоть бы вы не кричали так...
— Ах, да! я и забыл...
После этого опять послышалось шептанье, прерываемое от поры до времени сдержанным смехом Маши.
Иван Павлович стал раздумывать, хорошо ли будет с его стороны войти туда в эту минуту и прервать их разговор. Найдя, что непохвального тут нет ничего, и убедившись даже, что ему необходимо спросить себе молока, потому что подошло время завтрака, он, скрепя сердце, растворил дверь. Маша сидела на лавке боком к окну и шила. Незнакомец сидел на стуле около нее. Увидев Василькова, он встал. Господин этот был довольно высок и худощав; по обеим сторонам бледного его лица спадали на плечи светло-каштановые кудри; мелкие, но довольно правильные черты лица, рыжеватая круглая бородка, широкие клетчатые шаровары, белая жакетка, распахнутая на рубашке, не прикрытой жилетом, и длинные концы пестрого носового фуляра на шее — все это давало ему весьма иностранный вид, который, как новизна, очень понравился нашему наблюдателю.
Он ответил на вежливый поклон незнакомца и хотел обратиться к Маше с просьбою прислать ему молока, но кудрявый молодой человек сказал звучным голосом:
— Позвольте мне рекомендовать себя как соседа...
— Очень приятно!
— Мне тоже... Встретить образованного человека в такой глуши — ничем неоценимая радость... Моя фамилия Непреклонный...
— Васильков Иван Павлыч...
— Знаю, знаю; мне уже сказано было о вас... И он крепко пожал руку Ивана Павловича. Васильков был очень смущен всем этим и хотел опять попросить молока у Маши, которая все время следила с улыбкою и любопытством за их разговором, но Непреклонный опять не дал ему исполнить это намерение.
— И надолго вы в наших парижах?
— В чем-с?
— Pardon! в наших странах, в этих грустных полях?
— Я полагаю пробыть весь вакант и даже, может быть, далее, смотря по здоровью...
Непреклонный снисходительно улыбнулся.
— Я думаю... я полагаю даже, что это ошибка.
— Что-с ошибка?
— Ваше мнение о здешнем климате. Климат пустой: от него перемены не будет.
— Все-таки, согласитесь, деревенский воздух...
— Иван Павлыч, — перебила Маша, — молоко пора кушать. Хлеба прикажете?
— Потрудитесь, пожалуйста.
— А-а! Молоко, хлеб! — воскликнул Непреклонный, — дайте нам молока и хлеба! Я готов целый день пить молоко и есть хлеб: это превосходно, пасторально! Маша, и я буду есть.
— Слушаю, слушаю-с, принесу всем. — С этими словами Маша ушла.
Непреклонный вздохнул...
— Вы учитель? — спросил он.
— Да-с, учитель. Преподаю русский язык...
— Были в университете?...
— Нет-с, я ограничился одним гимназическим курсом. Непреклонный подвинулся к нему ближе и спросил вполголоса: