К столу подходит официант, и мы по очереди делаем заказ.
— Как прошел твой день? — спрашиваю я, наблюдая за тем, как кончиком указательного пальца она чертит невидимые узоры на гладкой поверхности стола.
Лера пожимает плечами.
— Как я и думала. Ничего особенного я от него и не ждала.
Этот ответ ровным счетом ничего не говорит мне. С таким же успехом она могла бы вообще не отвечать. Что за манера у нее такая?
— Ты уезжала из города? — уточняю я, намекая на автовокзал.
— У меня были дела.
— Удивительно. Ты сказала мне три предложения, — говорю с иронией. — Ни одно из них не было ответом на мои вопросы.
— Люди — сложные создания, — отвечает она мягко. — Ты никогда не сможешь по-настоящему узнать человека, если он сам тебе этого не позволит.
— Ты не хочешь позволить мне узнать тебя получше?
— А ты хочешь узнать меня получше? — она удивленно вскидывает брови и даже немного краснеет. — Мне казалось, своё мнение обо мне, кстати, весьма нелестное, ты давно составил.
Теперь моя очередь смутиться. Я ведь так и не извинился за ту утреннюю встречу, когда обвинил ее в интрижке с Матвеем. Хотел, но как-то не получалось, и потом мы начали общаться спокойнее…
— За то, что наговорил тебе тем утром, я давно хотел извиниться, — признаюсь я. — С моей стороны это было бестактно и несправедливо.
— Спасибо, — теперь она улыбается.
И эта улыбка вновь делает со мной странное — словно что-то шевелиться в груди и ощущение такое, будто выпил чашку горячего чая.
— За что?
Наши глаза встречаются, и на этот раз Лера не отводит свои. Смотрит прямо, сосредоточенно, может быть, даже с вызовом.
— За то, что умеешь признавать свои ошибки. Не все мужчины обладают этой способностью.
В ее словах, в том, как она их произносит, чересчур много личного. Такого, что подсознательно подталкивает к развитию темы, но что-то меня останавливает.
Лера говорит о мужчинах в множественном числе — неужели было так много тех, кто был к ней несправедлив и могу ли я быть среди них?
Пока я раздумываю над ее фразой, она с озабоченным выражением лица смотрит на экран вспыхнувшего новым сообщением телефона. Пробегается глазами по тексту, кривит и поджимает губы, потом убирает трубку в рюкзак.
— У тебя все нормально? — спрашиваю осторожно, удивленный такой реакцией.
— Да, — отвечает девушка коротко, избегая смотреть на меня.
Врет. Не нужно быть психологом, чтобы понять это. Но кто я такой, чтобы лезть к ней в душу?
Я задаю ей еще несколько нейтральных вопросов, но ее будто подменили: отвечает односложно, с трудом выжимая из себя слова. Эта формальная беседа неожиданно сводит меня с ума. Так хочется взять Леру за плечи, встряхнуть, проникнуть под ее безупречный фасад и найти там правду.
Что с ней происходит? Такая живая и жизнерадостная в лагере, но всякий раз, когда уезжает в город, возвращается или в слезах или в состоянии, которое я бы описал близким к отчаянию.
И появлению моему она, теперь уже очевидно, не рада. И вести со мной светскую беседу не намерена. Осознав это, я как-то быстро перехожу от состояния легкой эйфории к чувству дискомфорта, а следом — к ощущению вины. Хотя последнее вообще глупость, потому что я не сделал ничего такого, отчего должен чувствовать себя виноватым перед Александровой.
Я почти готов попытаться и выяснить, кто или что так сильно беспокоит ее, но в этот момент появляется официант с напитками и салатами, и я проглатываю готовый сорваться с языка вопрос.
Едим мы в напряженном молчании. Я больше не пытаюсь разговорить ее, она сама словно ушла в себя — вяло ковыряет салат в тарелке и смотрит куда угодно, но только не на меня.
Что, черт возьми, было в этом смс, которое так ее расстроило?
— Ты ведь в лагерь возвращаешься? — уточняю я, попросив счет.
— Да.
Я удовлетворенно киваю. Возможно, в машине она будет разговорчивее.
— Подвезешь? — вдруг спрашивает она тихо. — Если ты конечно… Если у тебя нет других планов в городе.
— Разумеется, — отвечаю я, посылая ей недоумевающий взгляд.
Она что, всерьёз думала, что я могу встать, попрощаться и уехать, оставив ее поздним вечером одну в городе?
Когда официант приносит кожаную книжку, я кладу на нее ладонь, не позволяя Лере даже взглянуть на чек.
— Я сама за себя заплачу, — вполне искренне протестует она.
— Глупости не говори, — осаждаю я этот порыв.
Я, конечно, не миллионер, но платить за ужин в моей компании девушка никогда не будет.
— Ты не должен… И вообще…
— Не должен и вообще, — подтверждаю я с усмешкой. — Но я все же это сделаю.
Лера очевидно смущается. Крутит в тонких пальцах лямку рюкзака и как-то тяжело дышит — волнуется. Но почему?
К машине мы возвращаемся в тишине. Сгущаются сумерки. Наш пусть проходит мимо Лунопарка, усыпанного огнями.
— Зайдём? — вдруг предлагает Лера.
Весь вечер она была напряженной и нелюдимой, а сейчас вдруг смотрит на меня с надеждой в глазах.
— Ты за весь вечер едва сказала мне пять предложений, а теперь предлагаешь прогуляться в парке аттракционов? — иронично уточняю я.
Она забавно морщит нос.
— Не будь таким занудой.
Смена ее настроения если и удивляет, то не настолько, чтобы я ей отказал. Я пожимаю плечами.
— Если хочешь, зайдем.
В парке все сверкает неоновыми огнями, какофония звуков прерывается скрипучим терском игровых автоматов. Парк совсем небольшой по площади, но аттракционов тут напихано предостаточно.
— Прокатишься со мной? — спрашивает Лера, указывая на цепочную карусель.
Я отрицательно качаю головой.
— Ну же, — настаивает она, внезапно беря меня за руку. — Не будь таким скучным.
Короткого прикосновения оказывается достаточно, чтобы я испытал ощущение, словно выбивают почву из-под ног, те же эмоции, ту же бурю.
Я смотрю на бывшую девушку своего друга, на ее хрупкую, тонкую кисть, сжимающую мою руку. В груди снова что-то екает.
Если у меня есть хоть немного мозгов, я остановлюсь на этом. Прямо сейчас. Но, очевидно, мозгов у меня, когда дело касается Лера Александровой, нет, потому что сияние фиалковых глаз и робкая улыбка затмевают все доводы рассудка.
От неё сложно оторваться. Мягкий июньский бриз шевелит белокурые волосы, заставляет тонкую ткань платья льнуть к идеальному телу. Мой взгляд помимо воли скользит в скромный вырез, опускается на ее грудь, задерживается лишь на мгновение и снова возвращается к лицу.
— Один раз, — соглашаюсь я под барабанную дробь пульса, получая в награду какую-то испуганную, но, несомненно, искреннюю улыбку.
17
Катание на каруселях — точно не та активность, которой я планировал посвятить свободное время этим вечером, но, если я буду честен сам с собой, признаюсь, что давно так не кайфовал.
После двух кругов на цепочной карусели Александрова тянет меня на Автодром, где мы минут пятнадцать как подростки тараним друг друга на допотопных машинках, а потом — на скрипучее Колесо обозрения.
— Ты уверена, что это безопасно? — спрашиваю я, скептически осматривая древний аттракцион с пластиковыми сидениями и открытыми кабинками, по которым гуляет ветер.
В ответ Лера заразительно смеется.
— Доверься мне. Я уже каталась.
Давно стемнело. Колесо медленно несет нас вверх. Вокруг все, кроме темного неровного круга озера, горит яркими огнями. Лера напротив меня кутается в толстовку, скрестив руки на груди, и с неподдельным восторгом глазеет по сторонам. Я огней просто не замечаю. Вижу только ее. То, как ветер играет в ее волосах. Как нежный профиль четко вырисовывается на фоне темного неба. Как блестят ее глаза. И вдруг ясно понимаю, что пропал. Подсознательно боялся этого с момента первой встречи, именно поэтому так старался избегать ее, но все оказалось тщетно.