Бросив на меня сочувственный взгляд, Дмитрий Сергеевич уходит из кабинета. Я остаюсь один.
Очень долго я стою, не шевелясь, и пустыми глазами смотрю в окно, за которым покачиваются на ветру ветки деревьев. По телу пробегает озноб. В горле зреет ком, который мне никак не удается проглотить. С минуту я просто верчу конверт между пальцами, не решаясь его открыть. Наверное, подсознательно, я уже все понимаю и лишь оттягиваю момент, когда предположение превратится в реальность. Когда будет больно и окончательно. Когда станет ясно, что ничего уже не вернешь.
В конце концов, я надрываю конверт и достаю оттуда сложенный пополам тетрадный лист в клетку.
«Все хорошее когда-нибудь заканчивается, даже если этого очень не хочется. Мы тоже закончились. Это было лучшее лето в моей жизни. Спасибо тебе за него. И прости меня, если сможешь. Пожалуйста, проведи для ребят День самоуправления. Они этого заслуживают. Сценарий я передала Кате. Будь счастлив. Лера».
Держась руками за стену, я опускаю голову и тяжело дышу. Адреналин пока еще туманит мозг, беспомощный гнев анестезирует нервы, но осознание того, что произошло, уже где-то рядом. Я чувствую его приближение онемением кончиков пальцев, холодным потом на спине, странным дребезжанием в грудной клетке — словно там что-то разбилось.
42
— Мне нужно с ней увидеться, — заявляю с порога, не утруждая себя формальностями. — Один раз.
С тяжелым вздохом Панин отрывает взгляд от газеты и кивает в сторону кресла напротив. Я не хочу садиться, я хочу действовать, но непреклонный взгляд директора «Синички» не позволяет мне его ослушаться.
— Мне кажется, мы это уже обсуждали, — говорит он спокойно. — Не нужно тебе ее искать.
— Мы это обсуждали, но я с вами не соглашался, — возражаю я. — Просто тогда я думал, что смогу найти ее самостоятельно, а теперь я в отчаянии.
За прошедшие с момента исчезновения Леры два дня я прошел все стадии от отрицания до злости и принятия. Я не мог есть, не мог спать, становился все мрачнее и раздражительнее, и все, о чем думал — она. Чтобы ее найти, я перепробовал все, что можно и понял, что я, черт возьми, ничего о ней не знал! Ни то, где находится дом ее отца, ни в какой клинике лежит ее Роман. Я даже фамилию этого психа не удосужился узнать! Ни Катя, ни Матвей, ни одна живая душа в лагере не смогли сказать мне ничего вразумительного о том, почему она пропала и куда могла отправиться. Ее телефон молчал. А значит, Панин оставался моим единственным шансом. И я не намерен его упускать, чего бы мне это ни стоило.
— Она не хочет, чтобы ты искал ее, — замечает Дмитрий Сергеевич. — Не усложняй и без того сложную ситуацию.
— Какая, сука, ситуация? — не выдерживаю я, срываясь на крик. — Я нихрена не знаю! Что с ней? Где она? Почему она не захотела обсудить со мной свою ситуацию? Она, блять, говорила, что любит меня. В ночь накануне своего исчезновения она спала со мной! И что я получил взамен? Ничего! Намарала на бумаге три предложения и исчезла, ничего не объяснив, а я что должен делать? Я ее люблю. Я, мать твою, ради нее сдохнуть готов. Но у меня нет даже такой возможности!
Впервые в жизни меня трясет от ярости. От обиды. От горечи. От несправедливости того, как Лера со мной поступила. Эмоции слились в один противоречивый комок, который рвет меня на части, — держать его в себе я просто не в состоянии.
— Валерия меня за это не поблагодарит, — ворчит Панин, сочувственно глядя на меня.
Удивленный его словами, я застываю: за последние два дня я уже несколько раз просил его дать мне шанс увидеться с Лерой, но он не поддавался ни на уговоры, ни на шантаж, ни на откровенную грубость. Не представляю, что заставляет его передумать сейчас. Допускаю, что мой полный отчаяния взгляд и выражение безнадеги на лице, которое я никак не могу с него стереть.
— Но я тоже считаю, что она совершает ошибку.
С этими словами директор отрывает от газеты уголок и пишет на ней адрес.
— Ехать туда часа три, — предупреждает он. — Про выходные после этого на две недели можешь забыть.
— Спасибо, Дмитрий Сергеевич, просто спасибо, — бормочу я.
Когда листок оказывается в моих руках, я ощущаю прилив дикого облегчения, словно в пучину боли, страха и обиды, в которых я тонул, заронили зерно надежды. В этой рваной бумажке и пяти словах с адресом заключено мое будущее. Что бы там Лера себе ни навыдумывала, я найду ее и заставлю изменить свое мнение.
Коротко попрощавшись с Матвеем и Пашей и закинув в рюкзак сменное белье и зубную щетку, я загружаюсь в машину. Теперь, когда у меня есть ориентир, даже минута промедления кажется мне вечностью.
Когда я въезжаю в обозначенный Паниным населенный пункт, с хмурого неба начинает накрапывать дождь. Погода — дерьмо, но меня это не заботит. Я паркуюсь метрах в тридцати от нужного мне дома. Подобраться ближе не получается — вся дорога и тротуар заставлены машинами.
Погода портится окончательно. Дождь усиливается, небо до самого горизонта затягивает темными тучами. Выйдя из машины, я закрываю ее на ключ и, нервно вертя брелок в руках, осматриваюсь по сторонам. У входа в дом толпится народ. Пестрые зонтики, как грибы, окружают крыльцо, увитое цветочными гирляндами. Играет музыка. Возможно, здесь какой-то праздник.
Я делаю шаг, чтобы смешаться с толпой и узнать, что происходит, но вдруг застываю. На крыльце появляется Лера. Впитав в себя все солнце на планете, посреди серого дома и мрачной погоды она выглядит ослепительно. Настолько, что я даже не сразу понимаю, что в ней необычного, только вбираю в себя ее образ по черточкам и молекулам, понимая, как отчаянно я скучал эти два долгих мучительных дня. Сейчас я даже не сержусь — все, что я хочу, это обнять ее, раствориться в ней, как я делала это много ночей подряд.
Ведомый этим порывом, я, наконец, делаю шаг из-под дерева ей навстречу, и вдруг останавливаюсь как вкопанный, наконец, осознавая окружающую Леру обстановку и… ее саму. В белом облаке шелка и фатина, с лентами в волосах и аккуратным букетом белых роз в руках. Она… Она невеста. Не моя.
Я даже не понимаю, что за чувство меня охватывает — гнев, боль или скорбь, возможно, всего понемногу. Ощущаю только сокрушительный удар под ребра. И сердце болит так, словно его сдавили тисками.
Пока я отчаянно стараюсь обрести почву под ногами, по дорожке из-за дома начинает тянуться группа людей в нарядных одеждах. И он. До этого момента я не знал, как он выглядит, но сейчас почему-то чувствую, что это он. Ее Рома. В инвалидной коляске и в костюме с булавкой в виде розы в нагрудном кармане. Одного взгляда на его лицо достаточно чтобы понять — от Леры он без ума. Я хорошо знаю все признаки этой болезни.
Есть много слов, которые я мог бы выкрикнуть этой толпе. Злых фраз, которые бы разрушили эту идиллию. Но я отчего-то их не произношу. Ворую у судьбы еще несколько секунд, чтобы посмотреть на Леру в последний раз, а потом просто разворачиваюсь к дому спиной и иду прочь. Подальше отсюда. Куда угодно. Пункт назначения больше не важен — у меня остается только дорога.
Дождь поливает все сильнее. От него насквозь промокает моя футболка и волосы, от него хлюпает в кроссовках, от него мокрые дорожки стекают по щекам, когда я подставляю лицо падающим с неба каплям. Сегодня утром мне казалось, что само плохое уже произошло, но, оказалось, кошмар только начинался. И вот сейчас я потерял последнюю опору — сначала мать, потом папу, теперь Леру, а вместе с ней и свою веру в людей.
Щеки холодит от влаги, которая скатывается к подбородку и течет за шиворот. Это все дождь, не слезы. По крайней мере, мне хочется думать, что я сохранил какую-то способность сдерживать себя внешне, пока внутри рвутся на части мои сердце и душа.
Так странно, три дня назад я засыпал с мыслью, что больше никогда не буду одиноким. Держал в руке сокровище. Думал, что так будет всегда. Но вот я снова один. Теперь уже точно навсегда.