В разгорающемся свете нового дня я посмотрела на свою подругу, которая поднялась с пола и теперь сидела, обхватив себя за плечи, неотрывно глядя на зарумянившийся горизонт. Посмотрела и испугалась. Никогда не думала, что человек за какие-то пару дней может так повзрослеть. С Яринкиного лица исчезла детская округлость, скулы болезненно заострились, губы потрескались, а на шее проступили синие венки. Но разительнее всего изменились глаза. Запавшие, обведённые тёмными кругами, они приобрели совершенно несвойственное Яринке выражение смиренной обречённости.
Отстранённо я пожалела, что с собой у нас нет зеркала, хотелось бы посмотреть, не произошли ли и со мной подобные перемены? Во всяком случае, то, что я похудела, было уже понятно по обвисшему, ставшему свободным в талии платью. Да и волосы, висящие спутанными сосульками, оставляли желать лучшего. Ох, видела бы нас сейчас Агафья…
Агафьи здесь не было. Не было ничего, хоть чем-то напоминающего прежнюю жизнь. Было грохочущее чудовище, уносившее нас на своей бесконечной железной спине в неведомые дали, были пролетающие мимо чужие места, уже ничем не напоминавшие окружающие приют уютные сосновые леса. Казалось, даже небо стало другим, более глубоким, и уже не ласково-голубым, а ярко-синим даже на рассвете.
– Дайка, надо прыгать! – хрипло прокричала-просипела Яринка и закашлялась.
Я непонимающе уставилась на неё.
Подруга мотнула головой в сторону восходящего солнца.
– Сегодня будет жарко! Очень жарко! Я пить хочу!
Я тоже хотела пить. Голод давно забылся, перестал существовать, холод тоже почти отступил, но жажда никуда не делась, она была тут, с нами, горячей сухой рукой сжимала горло. И уходить не собиралась. "Плоть слаба", – говорил батюшка Афанасий на службах, но только теперь я поняла горький смысл этих слов. Если бы можно было сейчас отмотать время на три дня назад и отказаться от всей это авантюры, отказаться от Дэна, от знакомства с другими, от шанса на новую жизнь, в обмен на стакан обычной воды, я бы это сделала. Я бы выпила этот стакан и осталась жить, как жила, выбросила бы из головы всё, кроме желания ежедневно получать необходимый для жизни минимум. Воду. Еду. Тепло. И катись оно всё…
Взявшись ослабевшими руками за бортик, я посмотрела вниз, на несущуюся под нами землю. Потом на Яринку. И отрицательно покачала головой. Прыжок с платформы сейчас означал если не смерть, то тяжёлые травмы точно. А в нашем положении даже растянутая лодыжка – конец всему. Не сможем идти, не сможем найти воду. Яринка поняла, застонала и легла ничком на трясущееся дно платформы.
Так мы встретили новый день.
Солнце быстро карабкалось вверх, держа курс на зенит, оно согрело нас, больше не было необходимости сжиматься в комочек, и мы смогли вытянуться во весь рост. Сидеть, как вчера у бортика, любуясь проносящимися мимо пейзажами, уже не было ни сил, ни желания. Но, время от времени поднимая голову, чтобы осмотреться, я замечала, как изменились эти пейзажи. Теперь исчезли и рощицы, а по обеим сторонам нашего вагона тянулись бескрайние поля, то беспорядочно заросшие сорной травой, то тщательно вскопанные и казавшиеся чёрными от вывернутой наизнанку земли. Иногда попадались мелкие речушки и болотца: от них я торопливо отводила глаза, чтобы не дать возможности мукам жажды стать совсем уж нестерпимыми. Но это мало помогало. Ближе к полудню, когда наше пребывание на платформе сравнялось одним суткам, я впервые подумала, что здесь мы можем умереть. Ведь если без еды человек способен протянуть месяц и дольше, то жажда куда более сурова. Три дня, четыре? Добавить сюда невыносимый солнцепёк днём и холод ночью, вот и получатся очень благоприятные факторы для неизбежной гибели. Но ещё раньше мы ослабеем настолько, что не сможем покинуть злополучный поезд, даже если он остановится.
А значит, что-то решать нужно сегодня.
Перекатившись поближе к Яринке, я прокричала, чтобы она была готова прыгать. Подруга посмотрела на меня непонимающими мутными глазами.
– Прыгать?
– Да! Я сейчас сяду и буду смотреть, где лучше. Как только скажу, сначала выбрасывай сумку, а потом прыгай сама.
Яринка подумала, безразлично кивнула и снова уронила голову на руки.
И, устроившись у бортика, я стала ждать.
Судьба улыбнулась нам, по моим прикидкам, после обеда, когда солнце висело в зените и муки жажды стали настолько чудовищны, что я уже готова была покинуть поезд на полном ходу, как только увижу впереди очередную реку или озерцо. Да чего там озерцо, хоть лужу. И пусть при этом мы переломаем кости, но даже с переломами обязательно доползём до этой лужи. Напьёмся, а там можно и помирать с чистой совестью: мы сделали, что могли.