Надежда Емельянова подошла к Жене на переменке и сказала тоном, не терпящим возражений:
— Я записала тебя в кружок бального танца, Женя. Занятия в пятницу в четыре. Не опаздывай, это в актовом зале.
— Чего-чего? — Женя заморгал, заморгал.
— Я все ясно сказала, Женя. Что тут непонятного-то? Я пошла записываться, а там Алла Михайловна, она раньше была настоящей балериной и танцевала в балете «Щелкунчик». Нечего хмыкать, Андрей. Хмыкать каждый дурак может.
— А Женька-то при чем? Женьке зачем этот «Щелкунчик»? Тебе, Емельянова, надо, ты и ходи. — Андрей терпеть не может, когда командуют. Новое еще дело. Щелкунчик!
— Я же объясняю. — Надежда Емельянова говорила, как с умственно отсталыми. — Прихожу записываться, Алла Михайловна говорит: «Девочек у нас много, а мальчиков нет. Найди себе партнера сама, вместе приходите». Ну вот, я записала тебя, Женя. В пятницу, послезавтра, в четыре. Не опаздывай только.
И пошла, пошла по коридору. Тоже еще балерина.
— Мы девчачьими делами не занимаемся! — крикнул ей в спину Андрей.
— А тебя никто и не зовет! — Она даже не обернулась, противная Надежда Емельянова.
— Неужели пойдешь? — Андрей уставился на Женю. — Щелкунчика плясать? Ты что, совсем?
— Надо пойти, — ответил Женя, — ее же без меня оттуда выгонят.
— Ну и пускай. Лучше в шахматы запишемся, давно собирались.
— А я и в шахматы согласен. С удовольствием.
Вот такой человек Женя.
Теперь, когда они выросли, Андрей понимает, что Женя вовсе не размазня, не слабохарактерный. Он просто добрый, Женька. И не мелочный, ни в деньгах, ни в вещах, ни в уступках. Тебе надо? Ну возьми. Мне не жалко.
Тогда, в давние времена, Женя три года ходил в балетный кружок. И на утреннике танцевал Бармалея в «Докторе Айболите». Он танцевал лучше всех, Андрей был в этом уверен.
А через три года балетный кружок сам по себе распался. Но мальчишки из их класса отзывали Женю в коридор, вели с ним секретный разговор, после которого они по одному приходили к Жене домой, и он учил их танцевать. Он и Андрея научил танцевать. А сам Женя любой танец танцует лучше всех в классе, у него особое какое-то чувство ритма, а движения мягкие и точные.
Любит ли Женя походы? Он честно ответил, что не знает. В семье у них в походы никто не ходит. Несколько загородных прогулок, на которые они ездили в восьмом классе, походами не назовешь. Когда в метро он видит человека с большим рюкзаком, то человек кажется ему странным: зачем таскать на себе рюкзачину величиной с дом? Зачем мотаться по каким-то глухим углам, когда можно гулять по нарядным улицам или пойти в театр? Зачем в свой выходной день напяливать на себя видавшую виды куртку, резиновые сапоги сорок девятого размера и выглядеть чучелом среди красивых, по-воскресному одетых людей? Зачем? Женя не понимал. Но, не понимая, он не упирался, не считал, что только он знает, как надо жить. Может быть, эти люди, эти туристы, чудаки, променявшие комфорт на дождливый лес, знают что-то, чего не знает он, Женя?
— Конечно, я поеду, — ответил Женя, когда Андрей позвал его в поход.
В этом походе все было не так, как в прежних. Андрей это почувствовал с первых минут.
Во-первых, к нему относились не как к подростку, а как к человеку взрослому, который должен заботиться о женщинах и детях, о новичках, которых вдруг оказалось много. А мужчин было мало: не поехал дядя Павел, который должен был заниматься своей диссертацией. Профессор взял с собой дочь Вику, которая «доросла» — ей зимой исполнилось десять. Адмирал, глядя на него, привез десятилетнюю Юльку. Еще Профессор взял в поход молодого специалиста Диму, который работал с ним в институте. А еще появилась молодая женщина с мальчишкой Алешей четырех лет.
— Мне уже четыре, — сказал этот Алеша, подойдя к Андрею на вокзале, — я умею ездить на верхней полке, плавать в море, знаю стихи про Бобика. Рассказать?
Надо было грузить вещи в вагон, присматривать за вертлявыми, легкомысленными Юлькой и Викой, которые норовили улизнуть в буфет за «Фантой». Хотелось сказать Алешке: «Отстань, некогда, не до тебя». Но взгляд у него был такой доверчивый, глаза такие синие и круглые, что Андрей сказал:
— Давай про Бобика, люблю про Бобика.
— Это Бобик, славный пес, — вдохновенно начал Алеша, — белый лобик, черный нос.
Его мама улыбнулась Андрею, взяла сына на руки, поцеловала в тугую щеку:
— В вагоне доскажешь, Алексей. Не тот момент.
И они стали грузиться. Таскать тяжелые мешки, конечно, трудно. Но бывают на свете приятные трудности. Андрей так их называл. Про себя, конечно. Приятно отобрать у Юльки рюкзак и легко кинуть его в тамбур вагона. Приятно подтащить мешок с байдаркой к ступенькам и, крякнув, поставить его на площадку, где его перехватит Женя. Сильным быть радостно. Особенно на глазах девчонок. И этой красивой мамы Инны, которая занята своим карапузом Алешкой, но все видит, конечно.