А чем он-то лучше? То же самое! Подслушивал? Подслушивал! Надеялся? Надеялся. Вот тебе и шпион-разведчик…
Неужели все разведчики так?
Вихрем перед ним пронеслось огромное количество фильмов, которые он посмотрел за свою пусть и недолгую, но и целеустремленную жизнь…
Нет! Не может же быть! Люди рисковали собственной жизнью. И какие люди… Да вы что!
Еще секунду назад Жека готов был принять решение. Оно пряталось в мозгу где-то совсем рядом: не лазить больше в Замок покаяния, завтра выздороветь и заняться каким-нибудь другим делом, например местью подлому Захару… Это умное решение в два счета вылетело из Жекиной головы. И, назвав себя трусом, он принялся разрабатывать план, как снова туда проникнуть, за стенки фанерного сейфа.
В каком-то кино один умный следователь с забинтованной головой сказал: «Версия брошена на полдороге. Так профессионалы не поступают!» Ясно? И больше ни звука.
В напряженной умственной работе прошел тихий час.
Принесли полдничать.
— Вроде не ты тут лежал, а? — тихо сказал поварихина помощница.
— Да? А кто же?! — Тонким шпионским нюхом Жека чуял: сейчас нападение — лучшая защита.
— Понятно, — кивнула поварихина помощница. — Ты же в этой… маске был.
— Да ну ее, — сказал Жека. — В ней дышать тяжело.
Поварихина помощница понимающе кивнула:
— Ну лежи, лежи.
И он остался лежать, опять не чувствуя никаких угрызений совести, а только радуясь своей ловкости.
Жалкий полдник был уничтожен единым махом: человек без обеда, а ему душу мучают тремя печеньями!
Но что поделаешь, жизнь секретной личности всегда полна лишений и даже невзгод. И, напомнив себе известную мудрость, что сон — тот же обед, только немного постнее, Жека повернулся на бок и закрыл глаза. Тем более что наступило самое оживленное для лагеря время. Кто в кружок, кто из кружка, кто на стадион, кто в пионерскую… Куда тут сунешься! Сразу засекут.
Наконец прогорнили ужин. Жека проснулся, проглотил свою порцию, волевым усилием запретил себе просить добавки (хорош больной!) и стал ждать наступления темноты. Но дни стояли погожие, длинные. Тут уж ничего не попишешь — закон природы. Жека терпеливо ждал. А небо в его окне медленно и медленно загустевало, из светло-голубого оно становилось синим и темным.
Заглянула Люся Кабанова. Шпионским своим сердцем Жека почуял, что это уж последняя инспекция. Теперь они все рванут в кино, а потом умываться и спать. Таким образом, Жека получал полную свободу. Не полную, конечно, однако такую, которую опытный человек мог использовать с большой пользой для себя.
— Ну что, Жень? — спросила Люся. — Ты сегодня в туалет сколько раз ходил?
— Ты не беспокойся, Люся, — ответил Жека мужественным голосом. — Я завтра поправлюсь. В крайнем случае послезавтра!
Минут через пятнадцать в окно к нему стали доноситься смех, разноголосый говор, обрывки песен и крики. Это лагерь отрядами тянулся в клуб.
Фильм в этот раз обещали хороший: половина про войну, половина про любовь — значит, всем что-нибудь да интересно.
Но только не Жеке Тарану!
Не теряя времени зря, он пошел на дело.
Лагерь был совершенно пуст. Жека благополучно добрался до Замка покаяния… Тихо глянул в окно. Старшая вожатая Аня печатала на машинке, редко и сильно ударяя по клавишам, так что звук получался странный, чем-то похожий на перестрелку в ночной махновской степи: та, та, та-та-та-та… И тишина — это Аня искала следующую клавишу.
Мягко перекатываясь с пятки на носок, Жека тишайше взошел на крыльцо и постучал в дверь. Не успел еще последний стук долететь до Аниных ушей, Жека скатился с крыльца и опять занял свою позицию у Ани за спиной.
— Войдите… Да войдите же. — В голосе старшей вожатой послышалось удивление. Она встала, подошла к двери, открыла ее и выглянула на крыльцо.
Вот этими-то кратчайшими секундами и воспользовался Жека: вскочил в комнату, пронесся к шкафу, открыл-закрыл дверку… замер, стараясь не дышать.
Аня недоуменно вернулась к столу. Почувствовала: что-то неуловимо изменилось здесь. Обвела комнату глазами, глянула в одно окно, в другое. Подумала: «Что это я, никак, в мистику ударилась?..» И снова: та-та, та…
А Жека, успокаиваясь, осторожно вытягивая ноги среди каких-то папок и кип, сидел в своем каземате. Выбраться отсюда было ему в сто тысяч раз труднее, чем забраться. Но ведь он знал, на что идет.