Обычно Монтень говорит о прочтенных книгах и о почерпнутых в них идеях или рассказывает о себе – но не о том, что с ним приключилось. И вот перед нами случай из его жизни. Повествование изобилует деталями, точно указаны обстоятельства: вторая или третья гражданская война, то есть 1567–1570 годы. Во время военного затишья Монтень выезжает покататься на покладистой лошади, не слишком удаляясь от своего замка и без особой свиты.
Затем следует длинная и красивая фраза, описывающая инцидент во множестве занимательных подробностей: тут и «тугоуздый жеребец» одного из спутников Монтеня, и он сам со своей лошадью – «маленький человечек на маленькой лошадке», опрокинутый летящим на него колоссом. Мы живо представляем себе картину: где-то в Дордони, среди виноградников, под палящим солнцем скачет на лошадях группа людей. И вдруг – гром среди ясного неба: Монтень на земле, его пояс порван, шпага отлетела в сторону, он оглушен и, хуже того, чувства его покинули.
В том-то всё и дело. Монтень приводит столько деталей, потому что сам ничего не помнит: ему рассказали о случившемся спутники, умолчав о роковой роли жеребца и правившего им всадника. И то, как Монтень потерял сознание, а затем медленно возвращался к жизни, когда его, полумертвого, уже привезли домой, интересно ему больше всего. Побывав в этой переделке, он вплотную приблизился к смерти, причем для него самого всё прошло тихо и незаметно. А значит, не стоит излишне бояться смерти.
Помимо этой морали Монтень извлекает из происшедшего еще один очень важный и современный урок. Он задумывается о своем «я» и о том, как связаны между собой тело и дух. Будучи без сознания, он, по всей видимости, что-то делал, говорил и даже дал указание позаботиться о своей жене, которая, узнав о случившемся, выехала навстречу. Что же мы собой представляем, коль скоро продолжаем двигаться, говорить, отдавать приказы даже без всякого участия нашей воли? Где кроется наше «я»? Благодаря падению с лошади Монтень, опережая Декарта, за несколько веков предвосхищая феноменологию и Фрейда, проявляет интерес к субъективности и интенции. У него рождается собственная теория зыбкого, прерывистого «я». Тот, кто падал с лошади, это поймет.
6
Весы
Как дипломированный юрист Монтень очень чуток к двусмысленности текстов – не только законов, но и литературных, философских, богословских трудов. Все их нужно толковать и оспаривать, причем это вовсе не приближает нас к их смыслу, а, напротив, уводит от него всё дальше. Мы отгораживаем тексты от себя бесконечными комментариями, которые делают доступ к их истине всё менее вероятным. Монтень напоминает об этом в Апологии Раймунда Сабундского:
Наша речь, как и всё другое, имеет свои слабости и свои недостатки. Поводами к большинству смут на свете являлись споры грамматического характера. Наши судебные процессы возникают только из споров об истолковании законов; большинство войн происходит из-за неумения ясно формулировать мирные договоры и соглашения государей. А сколько препирательств – и притом каких ожесточенных – было вызвано сомнением в истолковании слога «hoc» (II. 12. 461).
Живший в эпоху Возрождения, Монтень иронизирует над средневековой традицией умножения толкований, которые Рабле сравнивал с экскрементами, faeces literarum[6]. Он ратует за возвращение к авторам – к оригинальным сочинениям Платона, Плутарха или Сенеки.
Мало того, в его глазах все потрясения мира – тяжбы и войны, частные и публичные споры – связаны с неоднозначным пониманием слов. Это касается и конфликта, вызвавшего вражду между католиками и протестантами. Монтень сводит его к спору о значении латинского слога «hoc» в таинстве Евхаристии: «Hoc est enim corpus meum, Hoc est enim calix sanguinis mei», – говорил Христос, и священник за ним повторяет: «Сие есть Тело Мое, сие есть Кровь Моя». Согласно доктрине пресуществления, или реального присутствия, хлеб и вино превращаются в Тело Христово. Но кальвинисты считают достаточным признавать лишь духовное присутствие Христа в Святых Дарах. А что думает об этом Монтень, сводящий Реформацию к спору о словах? Нам это неведомо, так как свои внутренние убеждения он оставил при себе.
Возьмем формулу, которая со стороны логической представляется нам совершенно ясной. Если вы говорите «Стоит хорошая погода» и если при этом вы говорите правду, значит, погода действительно хорошая. Разве это не достоверное утверждение? И тем не менее оно способно нас обмануть, как это видно из следующего примера. Если вы говорите «Я лгу» и то, что вы при этом утверждаете, есть правда, значит, вы лжете. Логическое построение, основательность и сила этого умозаключения совершенно схожи с предыдущими, и тем не менее мы запутались (II. 12. 461).