Вслед за примером Евхаристии Монтень приводит в подтверждение своего скепсиса парадокс лжеца: «Некто говорит „Я лгу“. Если он говорит правду, значит, он лжет. Если же он лжет, значит, он говорит правду». Греческий философ Пиррон, образец для Монтеня, считал единственным логическим выходом из сомнения «воздержание от суждения». Но Монтень идет еще дальше и оспаривает даже формулировку «Я сомневаюсь»: ведь если я говорю, что в чем-то сомневаюсь, значит, я не сомневаюсь в своем сомнении: «Я убеждаюсь, что философы-пирронисты не в состоянии выразить свою основную мысль никакими средствами речи; им понадобился бы какой-то новый язык» (II. 12. 461).
Такой язык Монтень нашел, сформулировав свой девиз в форме вопроса, а не утверждения: «Этот образ мыслей более правильно передается вопросительной формой: „Что знаю я?“, как гласит девиз, начертанный у меня на коромысле весов» (II. 12. 462). Равновесие этих весов символизирует его растерянность – отказ или неспособность выбирать.
7
Гермафродит
В 1580 году, отправившись через Германию в Рим, Монтень по пути повстречал человека, чей пол при рождении был женским и оставался таковым более двадцати лет, однако затем стал мужским:
Проезжая через Витри Ле-Франсе, я имел возможность увидеть там человека, которому епископ Суассонский дал на конфирмации имя Жермен; этого молодого человека все местные жители знали и видели девушкой, носившей до двадцатидвухлетнего возраста имя Мария. B то время, о котором я вспоминаю, этот Жермен был с большой бородой, стар и не был женат. Мужские органы, согласно его рассказу, возникли у него в тот момент, когда он сделал усилие, чтобы прыгнуть подальше. И теперь еще между местными девушками распространена песня, в которой они предостерегают друг дружку от непомерных прыжков, дабы не сделаться юношами, как это случилось с Марией-Жерменом. Нет никакого чуда в том, что такие случаи происходят довольно часто. Если воображение в силах творить подобные вещи, то, постоянно прикованное к одному и тому же предмету, оно предпочитает порою, вместо того, чтобы возвращаться всё снова и снова к тем же мыслям и тем же жгучим желаниям, одарять девиц навсегда этой мужской принадлежностью (I. 21. 92–93).
Монтеня, как и его современников, весьма занимали все эти Памятные истории о некоторых женщинах, превратившихся в мужчин (так называется одна из глав труда французского медика Амбруаза Паре О монстрах и чудесах). Эпоху Возрождения влекли к себе причуды природы, к которым можно причислить и гермафродита – мужчину и женщину одновременно. Мария стала Жерменом, совершив физическое усилие, которое обнаружило мужской орган, до этого столь хорошо спрятанный в ее теле, что она всем казалась девушкой.
Монтень сводит долю чуда в этой истории к минимуму. Такие происшествия случаются часто, а значит, у девушек есть причины избегать непомерных прыжков, способных превратить их в мужчин. Всё дело в «силе нашего воображения», которой и посвящена глава, где приводится эта история. Чтобы не зацикливаться на мужском половом органе, девушки «выращивают» его в себе. Если много думать о чем-то – оно и вырастет. Речь идет не о «зависти к пенису», выделяемой Фрейдом в качестве стадии развития девочек, а о женском вожделении, которое интригует Монтеня так же, как и Рабле в Третьей книге героических деяний и речений доброго Пантагрюэля. Желая мужчину слишком сильно, можно им стать. Тут, как и во многих других местах Опытов, трудно понять, смеется Монтень или нет.
К тому же следом он пускается в пространный разбор куда более обычного следствия той же силы воображения – мужского бессилия, или «узелков на шнурке», как его называли по способу наведения порчи (узелки, завязанные на шнурке в сопровождении магических заклинаний, якобы могли поразить жениха бессилием и тем самым расстроить брак). Первым же примером становится для Монтеня его «подзащитный» (I. 21. 97) – как он в шутку называет того, кому выступает «адвокатом», ибо «готов [за него] поручиться, как за себя самого» (I. 21. 93), – который утратил мужскую силу, в самый неподходящий момент вспомнив, как приятель рассказал ему о той же беде, случившейся с ним.
Трудно найти лучшую иллюстрацию сложности отношений между духом и телом, чем этот мужской орган, который не исполняет приказы хозяина и всё делает по-своему, как будто у него есть своя, независимая, взбалмошная и мятежная воля. «Всегда ли она [воля] желает того, чего мы хотим, чтобы желала она?» (I. 21. 97), – вопрошает Монтень, представляющий человеческое «я» в виде своего рода театра психики, где различные компоненты нашей личности – дух, воля, воображение – беседуют и спорят друг с другом, словно в какой-то комедии.