8
Выпавший зуб
Смерть – один из главных предметов размышлений Монтеня, к которому он не устает возвращаться. Опыты в какой-то мере и есть приготовление к смерти: вспомним главу первой книги О том, что философствовать – это значит учиться умирать или последние главы третьей книги Об опыте и О физиогномии, где Монтень превозносит стоицизм крестьян, которые в разгар войны и чумы вели себя столь же мудро и спокойно, как Сократ, выпивший чашу с ядом.
Бог милостив к тем, у кого проявления жизни он отнимает постепенно: это единственное преимущество старости. Тем менее тяжкой и мучительной будет окончательная смерть: она унесет лишь пол- или четверть человека. Вот у меня только что выпал зуб – без усилий, без боли: ему пришел естественный срок. И эта частица моего существа, и многие другие уже отмерли, даже наиболее деятельные, те, что были самыми важными, когда я находился в расцвете сил. Так-то я постепенно истаиваю и исчезаю (III. 13. 298).
Мы не можем испробовать смерть: она приходит лишь однажды. Но Монтень не упускает ни один опыт, способный даровать ее предчувствие. Так – мы уже говорили об этом, – на удивление мирной, спокойной смертью показалось ему падение с лошади, за которым последовал обморок. Маленькой репетицией смерти становится и выпавший зуб.
В старении есть по меньшей мере одно преимущество: мы умираем не сразу, а постепенно, капля по капле, так что «окончательная смерть», по выражению Монтеня, может оказаться не столь жестокой, как если бы она настигла нас в молодости, в расцвете сил. Потеря зуба – досадная, но всё же не катастрофическая, – воспринимается автором Опытов как признак старения и прообраз смерти. Монтень сравнивает ее с другими повреждениями своего тела, одно из которых, по всей видимости, касается его мужского достоинства. Аналогия между зубами и половыми органами – признаками силы (или бессилия, когда они перестают слушаться) – проводится им задолго до Фрейда.
«Я опустился уже настолько низко, что было бы нелепо, если бы последнее падение ощутилось мною так, словно я упал с большой высоты. Надеюсь, что этого не будет» (III. 13. 298). В конце пассажа чувствуется неуверенность: окончательная смерть, которая уносит лишь остатки человека, не может, как считает Монтень, сопровождаться всей полнотой смертных мук. Он надеется, что ему подобное не суждено. Но убежден ли он? Он предполагает, а предположение – это почти сомнение. Пусть ты потерял зуб, пусть твое тело изношено, и всё же окончательная смерть может оказаться не менее мучительной, чем та, что настигает человека в расцвете сил.
Ko всему в нашей жизни незаметно примешивается смерть: закат начинается еще до своего часа, а отблеск его освещает даже наше победное шествие вперед. У меня есть изображения мои в возрасте двадцати пяти и тридцати пяти лет. Я сравниваю их с моим нынешним обликом: насколько эти портреты уже не я, и насколько я такой, каким стал сейчас, дальше от них, чем от того облика, который приму в миг кончины (III. 13. 298).
Монтень убеждает самого себя: интеллект в нем дает урок воображению. Глядя на свои фотоснимки, сделанные в разные периоды жизни, мы понимаем, что люди на этих пожелтевших отпечатках – уже не мы. Монтень подчеркивает разницу между собой сегодняшним и собой вчерашним. И тем не менее что-то в нем остается неповрежденным: «Это уже не я», – говорит он о старом портрете. А значит, некое «я» пребывает в нем в целости и сохранности: именно это «я» однажды умрет.
9
Новый Свет
Открытие Америки и первые колониальные экспедиции произвели сильное впечатление на европейцев. Многие воодушевились, усмотрев в покорении Нового Света большую пользу для Запада, обогатившегося томатами, табаком, ванилью, жгучим перцем и, конечно, золотом. Но Монтень высказывает тревогу:
Наш мир только что отыскал еще один мир (а кто поручится, что это последний из его братьев, раз демоны, сивиллы, и, наконец, мы сами до сих пор не имели понятия о существовании этого нового мира?), мир, не меньший размерами, не менее плодородный, чем наш, и настолько свежий и в таком нежном возрасте, что его еще обучают азбуке; меньше пятидесяти лет назад он не знал ни букв, ни веса, ни мер, ни одежды, ни злаков, ни виноградной лозы. Он был наг с головы до пят и жил лишь тем, что дарила ему мать-кормилица, попечительная природа. Если мы пришли к правильным выводам о конце нашего века ‹…›, то вновь открытый мир только-только выйдет на свет, когда наш погрузится во тьму. Вселенная впадет в паралич; один из ее членов станет безжизненным, другой – полным силы (III. 6. 120).