— Ты заслуживаешь самых лучших новостей на свете.
Мы как раз проезжали место аварии. Три машины стояли на обочине. Прямо на асфальте сидела женщина, спиной упершись в разграничительный барьер, закрыв лицо руками.
— П-п-почему л-люди всегда притормаживают в таких местах и начинают глазеть?
— Думаю, это дает им удовлетворение, что беда случилась не с ними.
— И мои друзья звонят мне тоже поэтому?
— Иззи, это просто нечестно. Твои друзья звонят потому, что они любят тебя. Они просто не знают, что еще можно сделать в подобной ситуации.
— А моя реп-реп... речь становится все хуже, правда ведь?
— Пожалуй, что так, маленькая.
— Слово вижу, а с-с-сказать не могу.
— По мне — так ты говоришь прямо-таки прекрасно.
— И все равно получается хуже, чем на прошлой неделе. Но м-м-может быть, это от лекарства?
— Может быть, — сказал я.
Изабелла внимательно разглядывала место катастрофы, пока мы проезжали мимо, выруливали на шоссе и увеличивали скорость.
Она долго молчала, а потом сказала:
— Прошлой ночью я слышала женский голос в доме. Мне п-п-приснилось, да?
Я сказал ей, что это была Грейс.
— А почему она не м-м-могла остановиться у своей м-м-матери?
— Я думаю, Эмбер в отъезде, — сказал я.
— Ты хочешь, чтобы она осталась у нас?
Я рассказал ей о проблемах Грейс.
Изабелла на минуту задумалась, а потом сказала:
— Все вполне могло бы образоваться, если бы у нее б-б-была другая марть. Я хочу сказать, другая мать.
Я промолчал. Изабелле всегда доставляло удовольствие разносить Эмбер, и я не считал своим долгом лишать ее этого удовольствия. И снова мне в голову пришла мысль о том, насколько же разными, в сущности, они были — полная противоположность друг другу.
— В п-п-последнее время ты с ней не виделся?
— Нет.
— А Четвертого июля? Во время т-т-того обеда на веранде у тебя был т-т-такой взгляд, почти как у Эмбер.
— Нет, Иззи, я уже несколько месяцев не встречал ее.
— Грейс хочет жить с нами?
— Нет, просто она...
— Я не хочу видеть ее в нашем доме! — Изабелла глубоко вздохнула, и ее подбородок вздрогнул. Из-под оправы очков выскользнула слезинка, размазала грим на щеке. — Извини меня, — сказала она.
— Все в порядке.
— Я т-т-так боюсь, врачи найдут, что она выросла.
— Нет, не выросла. Во всяком случае не сегодня.
— Мы видим некоторое новое образование, — сказал Пол Нессон, указывая на проступившие на томографическом снимке темные очертания опухоли. — Не скажу, чтобы росла она особенно быстро. Впрочем, примерно этого мы и ожидали. Отчасти это обусловлено эффектом массы.
Доктор Пол Нессон, нейрохирург Изабеллы, — молодой мужчина с негромким голосом. Он человек мрачный и в то же время умудряется быть по-настоящему душевным человеком. На фоне всех остальных хирургов, консультировавших нас, Нессон — единственный, кто заявил, что не считает положение Изабеллы полностью безнадежным. Правда, он также сказал, что лекарства от этого заболевания не существует. Он также — единственный, кто выступил со всей определенностью против оперативного вмешательства. Вместо этого ввел прямо в опухоль сразу десять радиоактивных «зерен». Ввел в понедельник, а к пятнице ноги Изабеллы на шестьдесят процентов утратили подвижность.
В течение долгих часов Нессон просиживал с нами в нейрохирургическом отделении, тогда как ноги Изабеллы становились все более неподвижными — начиная с пальцев и выше. Он сказал нам тогда, что утрата функций, «возможно, не является необратимым процессом», но на сегодняшний момент, то есть год спустя, мы убедились в том, что он ошибся.
Никогда мне не забыть взгляда двадцатисемилетней Изабеллы Монро, лежащей в унылой палате, в просвинцованной шапочке, предохраняющей окружающих от вредоносного воздействия радиации, пытающейся пошевелить пальцами, лодыжками, коленями.
— Ну что ж, — сказала она после бесконечного количества неудачных попыток, — я всегда считала, что инвалидные кресла с моторчиками — замечательное изобретение человечества. Доктор, вы сможете подыскать для меня ярко-розовое?
— Мы предоставим вам кресло того цвета, который вы выберете, — сказал он спокойно.
Мы остановились на черном, без моторчика. К тому моменту, когда возникла настоятельная потребность в подобном кресле, концепция ярко-розового цвета уже утратила свою прелесть и актуальность.
Изабелла взглянула на него сейчас, снова перевела взгляд на цветные томографические снимки. Опухоль выглядела на них темной массой, окаймленной красными и желтыми тонами. Она не была больше круглой, мощные радиоактивные зонды превратили ее в бесформенную, ассиметричную массу.
— И что же мы теперь будем делать? — спросила Изабелла.
— Как функционируют ваши ноги?
— Паршиво.
— Еще более ослабли?
— Да.
— А с речью как?
— Тоже х-х-хуже стало. Хотите полюбоваться моими фокусами?
Нессон провел свои обычные невропатологические обследования: проверил коленный рефлекс (практически никакого), глазное яблоко (судорожные подергивания — в избытке), симметрию лица (в норме). Потом попросил ее пройтись.
Изабелла с трудом встала, обеими руками обхватила рукоятку своей палки и с выматывающей душу медлительностью, терпением и сосредоточенностью сделала несколько шагов по комнате. Нессон и я шли по обеим сторонам от нее, готовые подхватить ее. Она развернулась, подошла обратно к своему креслу и буквально рухнула в него.
— Доктор, почему мне не становится лучше?
Нессон ничего не ответил и стал снова просматривать снимки — руки в карманах белого халата, голова чуть наклонена влево. Несколько секунд он стоял в полной неподвижности.
— Я полагаю, настало время проникнуть внутрь и несколько уменьшить объем опухоли, удалить омертвевшие ткани, — сказал он.
— То есть вы собираетесь продолбить мне голову?
— Да, придется сделать это.
— Но, если вы н-н-не хотели оперировать меня год назад, почему хотите сделать это сейчас?
— Изабелла, сейчас сложилась совершенно другая ситуация. Я верю в то, что теперь мы сможем добиться гораздо большего.
— То есть теперь вам уже н-н-нечего терять?
— Пожалуй, можно сказать и так.
Нессон обрисовал предстоящую процедуру, ее риск и возможную пользу — в общем, все, что мы действительно могли приобрести и что могли потерять.
— А каковы мои шансы превратиться в сип-сип-сопливый овощ?
Нессон сказал, что девяносто процентов этих операций проходят, не нанося какого-либо вреда пациенту.
— Нуда, с самого начала мои шансы заполучить такую опухоль не превышали один из двухсот тысяч. Сейчас же вы говорите об од-д-ном шансе из десяти. Не так уж б-б-блестяще, если посмотреть на это моими глазами.
— Мне бы хотелось, чтобы вы как следует подумали над моим предложением. Любая операция сопряжена с определенным риском. Это не очень срочно. Еще пока...
К машине я катил Изабеллу в полном молчании. Когда мы уселись, она повернулась ко мне.
— Страховка покроет расходы на операцию?
— Конечно.
— Но я не хочу, чтобы залезали в мою голову.
— Не хочешь и не надо. Как скажешь.
— Мне страшно, Расс. Страшнее, чем когда-либо в жизни. Мне кажется, я вообще из этого не выкарабкаюсь.
— Тогда я не позволю им загнать тебя туда. Наконец мы выехали из темного подземного гаража под слепящие лучи июльского солнца.
— Р-р-асс, ты можешь сделать мне одно одолжение? Давай съездим в нашу рощу. Можем прихватить с собой несколько сандвичей, а?
— С удовольствием, — сказал я, улыбаясь, но на сердце стало еще тяжелее, и я крепко вцепился обеими руками в руль. Мне хотелось рвать и метать, крушить все, что попадется под руку, кричать изо всех сил моих легких и проклинать Создателя, но время для этого было сейчас неподходящее. Всегда для чего-то время неподходящее.
Роща — апельсиновая. Называется она Валенсия. В действительности это одна из последних рощ, принадлежащих компании «Санблест». Находилась она долгое время под неусыпным контролем моего отца, Теодора Фрэнсиса Монро.