Эльза приоткрывает глаза и видит воду у своих ног. Как будто ничто не изменилось с тех пор, во всяком случае, она может так думать: за холмом прячутся дома, сентябрьские отпускники жаждут одиночества и день за днем возвращаются на свои излюбленные места, точно пчелы в свои соты. Эльза поворачивает голову, и снова ей кажется, будто не прошли годы.
Она смотрела на глаза, которые двигались, читая, вдыхала острый запах кожи у подмышки. В то утро они читали «Короля Лира». Он поглядел вверх, на высокую гранитную глыбу, вздымавшуюся, точно экран, заслоняя небо, казалось, равновесие ее непрочно и она вот-вот свалится в море или разлетится в куски, рухнув на скалы. С тех пор она не сдвинулась ни на дюйм, но всякий раз, когда Эльза глядит на нее, сердце сжимает страх. Высокий камень здесь, в этом райском уголке, напоминает ей, что беда, как гигантский меч, может обрушиться на людей в любой момент.
Пюку не терпится услышать рассказ. Эльза вдруг понимает, что он обращается к ней. Она унеслась далеко, она была в другом мире, не существующем для мальчика, который уже копит свои собственные воспоминания, и их частью станет, возможно, образ беременной Жанны, рассказывающей на крутой тропинке свой сон об акуле.
— Ты согласна, начнем с акулы?
— Поглядим, — отвечает Эльза, торопливо соображая, что бы ей придумать.
— Дело было в Бастид-Бланш, ты ведь знаешь это место?
— Я туда езжу с моим отцом, — сказал Пюк.
— В Бастид-Бланш большой песчаный пляж, а не утесы, как здесь.
— Там тоже есть утесы.
— Да, по обе стороны пляжа.
— Как в Жаннином сне, — сказал Пюк, — но в ее сне были еще пальмы, ну конечно же, там были пальмы.
— Утром, на заре, народу немного, но попозже возвращаются суда, очень красивые суда, они не пристают к берегу, а бросают якорь в море. И иногда за красивыми судами плывут рыбы.
— Ты хочешь сказать: крупные рыбы?
— Да, очень крупные. И вот случилось, что однажды так приплыл к Бастид-Бланш дельфин. Ты ведь знаешь, дельфины любят общество людей. Говорят, их теперь дрессируют, чтобы они носили взрывчатку.
— Зачем взрывчатку?
— Чтобы взрывать вражеские корабли.
— И тогда дельфин умирает?
— Да, и погибает много людей.
— Они тонут?
— Если их не убивает взрывом. В тот день дельфин плыл за парусником. Он нырял, подпрыгивал, удалялся, возвращался и до того увлекся, что, должно быть, по рассеянности проглядел, как море мелеет. И вдруг заметил, что его окружают корабли и даже пловцы…
— Это была мама-дельфин?
— Ладно, пусть будет мама. И вот мама-дельфин поняла, что она оказалась совсем рядом с пляжем, и быстро поплыла обратно в открытое море. Она плыла без остановки, пока не добралась до глубокого места. Был уже полдень, она все плыла и плыла, как вдруг увидела, что над нею бьется на воде чайка. Тогда мама-дельфин вынырнула на поверхность и увидела, что чайка ранена. Одно крыло у нее было сломано и одна лапка почти вырвана, так что чайка не могла взлететь.
— Это на нее напала акула.
— Может, акула, может, охотник, а может, она подралась с другой птицей. Неизвестно, мы этого никогда не узнаем. Дельфин стал кружить вокруг чайки, пытаясь взять ее на спину, но та все соскальзывала, она была очень неуклюжая…
— Из-за своей раны…
— Да, ей больно, она мучается. Дельфин и говорит ей: «Я буду подталкивать тебя головой, ничего другого не придумаешь. Где ты живешь?» — «Очень далеко, — говорит чайка, — на острове Левант».
Название острова срывается с губ Эльзы само собой, безотчетно всплывая из глубин памяти. Ребенком она часто бывала на Золотых островах. Их всего три — Бого, Порт-Кро и Левант. Левант — самый дикий из них. Она любила совершать прогулки к маяку на оконечности острова. Этот маяк обладал для нее особой притягательностью, потому что летом, в родительском доме, который глядел окнами на острова, она поджидала каждый вечер, пока над морем, покинутым солнцем, зажжется вращающийся огонь; вода вдруг темнела, хотя небо оставалось еще светлым, беззвездным. Три острова перегораживали горизонт. Маяк начинал свой круговой обход, и у Эльзы становилось покойно на душе: все в порядке, так было вчера, так будет завтра. Только маяк зажигался с каждой ночью чуть раньше, отмечая очередной шаг к началу школьных занятий и возвращению в серые, плоские края. И по мере того, как опускалась ночь, маяк сверкал все ярче. Его лучи добирались до ее кровати, вспыхивая через равные промежутки времени, точно дыхание света. Маяк был живым присутствием, он подмигивал, словно дружеский глаз, и с тех пор, как она увидела его на острове, каждый раз, когда луч пробегал по ее простыне и по стене, ей казалось, что это бдит над нею чей-то благожелательный взгляд.