— Не пассажиркой, а чайкой, — поправил Пюк.
— Да, чайкой. Они показали дельфину, где живут. Он подплыл к самым прибрежным утесам, чтобы раненая могла перебраться туда, не причинив себе сильной боли. Ее сразу окружила вся птичья колония. Дельфин попрощался с чайкой. Она его поблагодарила. «Надеюсь, ты приплывешь повидаться со мной?» Он пообещал, потом нырнул и в эту ночь спал долго-долго.
— Он не поел?
— Я думаю, он сначала поспал.
— Он не встретил акулу?
— Нет, в ту ночь не встретил.
Эльза умолкла, погладила Пюка по голове.
— Я хочу винограда, — сказал он.
— Ладно, сейчас пойдем туда.
Она поглядела на восток и заметила две точки, приближающиеся к берегу, головы были под водой, но крохотные перископы дыхательных аппаратов, которые параллельно двигались вперед, торчали наружу.
— А вон Шарлотта и Бернар, — сказала она.
— Откуда ты знаешь?
— По манере плыть. Трудно объяснить.
Шарлотта вынырнула, помахала рукой и закричала: «Мы выходим!» Они вылезли на берег у ног Жанны и Франсуа. Тогда Эльза встала и сказала Пюку:
— Пошли поедим винограда.
Все шестеро собрались вместе. Мальчик спросил, где Тома, Эльза сказала, что видела, как он проехал туда — она показала на утесы возле пляжа.
— Сходи за ним или отнеси ему винограда.
Бернар лег на спину, лицом к солнцу, Шарлотта смотрела на его массивное загорелое тело, перерезанное тугими плавками, и повторяла про себя слова, прочитанные зимой в книге по сексуальному воспитанию. Она пыталась понять. Нередко она разглядывала в маленьком зеркальце свой живот, покрывающийся внизу пушком, и каждый день ждала, что придет менструация. Тогда все изменится. У нее начинали набухать груди, бегая, она ощущала их, они выступали под майкой, от соприкосновения с холодным топорщились и твердели. Ей нравилось дотрагиваться до них.
Шарлотта растянулась возле Бернара, продолжая твердить про себя заученные слова, такие точные и в то же время полные тайны, почти магические. Взгляд ее нередко возвращался к Жанне и Франсуа. Ее завораживал живот Жанны. Ей говорили, ее не раз убеждали, что роды — естественный акт, но она воображала чудовищные разрывы, жуткую боль, о которой никто никогда не упоминал. Полюбит ли кто-нибудь ее? Когда? Любили ли друг друга ее отец и мать? Как любят Жанна и Франсуа? И будут ли они всегда любить друг друга? Ребенка ведь можно зачать и без любви. Шарлотта огляделась вокруг: все эти люди, которые плавают, загорают на солнце, те, что идут по тропинке, и те, что живут в домах за холмами, ее учителя, и те, кем она восхищается, и те, кого она ненавидит, — все, все были зачаты мужчиной и женщиной. Эта мысль внезапно пронзила ее и потрясла.
Вот возвращаются Тома и Пюк. Тома никогда с нею не разговаривает, будто она вовсе не существует; за столом он прерывает ее и, не глядя, отталкивает, если она заняла его место. А Пюк его обожает, и это нервирует Шарлотту.
Она спит в одной комнате с Пюком, по утрам он голышом отплясывает на кровати какой-то «танец скальпа». Он смеется, окликает ее, иногда будит, приводя в ярость, чтобы она посмотрела, на него, нагого. Но Пюк ведь ребенок. И все же непривычная плоть мальчика тревожит ее всякий раз, когда она вытирает его после душа, задерживая полотенце дольше, чем это необходимо.
Тома уселся, свесив ноги в воду. Море разволновалось, на всем пространстве от горизонта до берега оно пестрит белыми пятнами, которые вскипают на кубово-синей воде, закручиваются и раскручиваются непрерывными спиралями.
Подошла Жанна, взяла виноград и снова села спиной к солнцу, повернув лицо к Франсуа. Она обобрала гроздь и кладет виноградины ему в рот, одну за другой; не открывая глаз, он положил ладонь на колено жены.
Шарлотта тоже встала, выбрала гроздь, окликнула отца: «Хочешь винограда?» Он сказал, что хочет, протянул руку. Пюк уселся возле корзины и принялся уплетать все, что там было. После фруктов захотел хлеба с сыром, потом попросил пить, а наевшись досыта, заскучал и пошел к Тома, который, сидя поодаль, пел под гул ветра.
Шарлотте было бы приятно, если бы отец взял ее руку, ей хотелось положить голову ему на грудь. Он, возможно, мог бы ее понять и объяснить ей, она сама не знала, что именно, но что-то важное, чего она не знает и чего ей не хватает. Жить бы им вместе — только она и он! Она заботилась бы о нем, вела бы хозяйство, поджидала бы его, они бы уезжали вместе путешествовать, она бы собирала и разбирала его чемоданы, отвечала на телефонные звонки, пусть бы он встречался со своими подругами, но жила бы вместе с ним только она одна. Сегодня она была совершенно счастлива. Они купались в заливчике, плавали, ныряли, играли, а когда почувствовали себя усталыми, забрались на скалу, о которую плескалась вода, — островок, настолько крохотный, что на нем едва можно было усесться. Оттуда им был виден пляж, усеянный телами, слышны крики купающихся; яхты выходили из маленькой гавани, подымали паруса, они глядели, как эти яхты проплывают, удаляясь в открытое море. «Неплохо было бы иметь яхту», — сказал Бернар, и она, отвечая, как эхо, вскрикнула: «О! Это было бы гениально! И куда бы мы направились?» «В Италию, навстречу приключениям, спустились бы, может, до самой Греции. Уехали бы на все лето, взяли бы с собой друзей, ты бы пригласила кого-нибудь из приятелей своего возраста, не то тебе в конце концов стало б с нами скучно». Она ничего не сказала. С ним всегда так, и каждый раз она попадает в ловушку, а он даже ничего не замечает. «Он очень мил, но ничего не понимает», — подумала она.