— Нет, слушаю.
Она присела возле него на кровати, он снова заговорил о собаке:
— Медор родился раньше, чем я. Представляешь, он родился, когда Антуану было столько лет, сколько сейчас Тома, а Тома — сколько мне, видишь, какой он был старый. Если бы он сам не умер, его пришлось бы скоро убить. Ты знаешь, как убивают собак? Им делают укол, и они засыпают.
— Да, я знаю, — сказала Жанна.
— Можно еще убить из ружья, но нужно уметь прицелиться точно-преточно, чтобы убить с первого выстрела, и нужно, чтобы собака не повернула головы.
Жанна вдруг расплакалась. Она легла на кровать, уставясь на раскрытое окно и ажурный контур мимозы во тьме, ощутила аромат жимолости. Пюк прижался к ней и стал утешать.
Но и он вдруг замолк. Что-то нахлынуло на него, потрясло разум, погасило безмятежную радость жизни, он заплакал. Тихие слезы Жанны вызвали у него рыдания. Они прижались друг к другу, обнялись.
— Не плачь, — сказала Жанна.
— Больше никогда я его не увижу, — сказал он.
Потом умолк и после долгой паузы добавил:
— Мы с Тома скоро поедем за ним на мотоцикле, а завтра похороним его, сделаем ему красивую могилку.
— Ты и вправду хочешь поехать за ним?
— Да, и Тома мне обещал.
Эльза позвала всех к ужину. Это была молчаливая трапеза, впервые за лето они ели в доме. Пюку кусок не лез в горло, он то и дело поглядывал на Тома.
— Я хочу, чтобы мы поехали, не то они снова его задавят.
— Едем.
Пюк обхватил руками бедра Тома, прижался к нему. Они поехали по незаасфальтированной дороге, изрытой дождями, усыпанной камнями и сухими сучьями. Когда они подъехали к шоссе, Пюк спросил:
— Это где?
— Повыше, слева от толстого пробкового дуба.
— Там их несколько.
— Возле того, что перед тропинкой.
— Совсем близко, значит?
На мгновение Тома прибавил скорость-, и мальчик прижался животом и лицом к его спине.
— Здесь.
Он свернул влево; сначала они ничего не увидели, луч фар пробежал по кустарнику, потом замер — Медор был здесь. Тома подошел к нему и погладил.
— Можно до него дотронуться? — спросил Пюк.
Он наклонился, разглядывая пса.
— Он совсем мертвый и ничего не чувствует! — сказал Пюк.
— Сердце у него не бьется, приложи руку.
Мальчик поколебался, прежде чем протянуть руку.
— Где у него сердце?
— Вот тут, — Тома приподнял лапу. — Сейчас положим его на мотоцикл.
Тома взял собаку на руки и погрузил на седло. Машины проносились в обе стороны, освещая на мгновение ребенка и юношу у подножия дуба, грузивших мертвую собаку на черно-красный мотоцикл. Они медленно пошли по обочине, у самого холма Пюк различил в темноте большой белый глаз и припухший рубец возле носа.
— Когти у него длинные, потому что он почти не ходил, он был старый-престарый, понимаешь? — сказал он.
Тело собаки раскачивалось, ежеминутно приходилось его подхватывать. Пюк уже не боялся до него дотрагиваться, одной рукой он сжимал ошейник, чтобы поддержать голову, а другой ухватился за шерсть. С грехом пополам они добрались до незаасфальтированной дороги и прошли еще несколько шагов, но здесь тело рухнуло на землю, у Пюка не хватило сил его удержать.
— Он ничего не почувствовал, ничего, — сказал Пюк, словно успокаивая себя.
— Бросим тут мотоцикл, я понесу Медора, — сказал Тома.
Приближаясь к дому, они услышали музыку, на небо они не смотрели, но все же впоследствии, когда они станут рассказывать об этом, один из них, возможно, вспомнит путь во мраке, аромат эвкалиптов, и фугу Баха, ту, что Тома напевает с утра до вечера, и безлунное небо, усеянное алмазными гво́здиками. По мере приближения к дому их наполняло чувство покоя и надежности.
— Оставим его в гараже, — сказал Тома.
— Да, и сходим за мотоциклом.
Когда они вернулись к мотоциклу, Тома спросил Пюка, не хочет ли мальчик прогуляться до Мулен-де-Майя.
— Не сегодня, — сказал тот. — Пойдем поглядим, не сдвинулся ли Медор, а завтра похороним его.
Он показал на одинокий эвкалипт у края утрамбованной площадки.
— Вот тут будет очень хорошо, близко к винограднику, тут всегда тень, и из дома видно. Эльзе понравится.
Они вошли в освещенное пространство перед домом. Жанна и Эльза тихо переговаривались, музыка наполняла комнату. Пюк попросил бумагу и цветные карандаши. Он устроился за длинным столом, зажег настольную лампу и принялся рисовать. Слышно было, как шуршит его карандаш и шелестит лист бумаги, когда Пюк его поворачивает. Он полностью ушел в работу, рисовал быстро, не раздумывая, казалось, торопился, словно рука не поспевала за мысленной картиной, которую он хотел запечатлеть.