— Вот, — сказал он.
Рисунок был яркий: оранжевый дом, зеленое дерево, голубая дорога, а на первом плане — рыже-бурая собака с огромными, как серебристые лунарии, глазами. На дороге — красная машина.
— Это она его переехала, — сказал Пюк.
Неба не было. Пюк подписал рисунок и спросил у Эльзы, какое сегодня число. Она сказала, что седьмое сентября.
— Ты очень красиво нарисовал.
Гордый, он показал рисунок Жанне. Пообещал, что нарисует еще, специально для нее, завтра. Но так и не сделал этого. Он позвал Тома. Тома не было.
— Поехал гулять и смотреть на девушек, — сказал Пюк.
Он потребовал, чтобы Жанна заперла гараж.
— Понимаешь, тут есть лисы, мне сказал Человек с виноградника, он видел норы.
Рисунок он приколол кнопками к стене против своей кровати.
II
В течение двух-трех дней Пюк украшал могилу Медора. Набирал среди утесов и в заливчиках белые камешки и ракушки, чтобы выложить имя собаки. Водрузил четыре сосновые шишки по углам могилы и потребовал дерево. Тома помог ему пересадить пинию, доходившую Пюку до колен. Мальчик нарвал полевых цветов — дикие гвоздики с пятью лепестками, песчаные лилии, душистый горошек, который рос возле тропинок, сбегавших к морю, и в ложбине.
— Это напоминает мне рисунки мелом, которые хиппи делают на мосту Искусств, — сказала Жанна.
Пюк этих рисунков не знал. Увидев мертвую собаку, он сказал: «Она больше ничего не чувствует», но теперь, когда Медор был зарыт глубоко в землю, мальчик вел себя так, словно тот видел и понимал все происходящее. Пюк подозвал Тома:
— Скажи, его голова здесь?
Тома воткнул вешки — тут морда, тут лапы, туловище, хвост, и мальчик, набрав еще камешков и ракушек, выложил контур пса. Камень, в котором мерцали частички слюды, стал носом, выпуклая белая раковина — глазом, сосновые иглы изображали длинную шерсть, местами вздыбленную, местами лежавшую гладко.
Несколько раз в день могила меняла облик, расширялась. Мальчик сре́зал побеги бамбука и сделал из них оградку, но очень скоро могила вышла за ее пределы; в углах он посадил расходящиеся звездой ветки цветущей круглый год садовой мимозы, принес миску и кружку для поливки, воткнул в землю сорванные цветы; когда они завяли, заменил их новыми. Он притащил из своей комнаты змеиную кожу, которую хранил, как величайшее сокровище, сложил ее клубком, вытянул вверх голову ужа и положил ее на камень, мерцавший слюдой.
— Помнишь, — сказал он, — в прошлом году Медор лаял у стены, где жил уж, и очень уставал от этого, потому что он уже тогда был старый-престарый.
Да, Эльза помнила.
Он поймал несколько ящериц-гекконов, осторожно, чтобы не оборвать хвосты, сунул их в банку с плотно закрученной крышкой и поставил на холмик.
— Я не хочу их убивать, — сказал он, — но Медор так любил ловить гекконов.
Тома посоветовал ему менять ящериц два раза в день. Пюк согласился и стал внимательно осматривать стены. Держа наготове сачок для бабочек и не расставаясь с металлической коробкой, он терпеливо поджидал, когда появится геккон.
Он вырыл ямки, точнее, неглубокие траншеи на уровне передних лап Медора и высыпал туда дюжину кузнечиков. Он и тут шел навстречу вкусам Медора — тот всегда забавлялся, придавливая лапой кузнечиков, прыгавших вокруг него.
Медор любил лежать в лаванде, словно ему нравился ее запах. Пюк жестом крестьянина, сеющего зерно, разбрасывал вокруг могилы лепестки ощипанных цветов лаванды, посеревшие, высохшие, но еще душистые. Между двумя рядами бамбука он положил, точно парадную дорожку, ведущую к террасе, красный коврик, на котором обычно спал Медор, — казалось, мальчик хотел поддержать или создать некую связующую нить между Медором и обитателями дома. Может быть, потому, что пес любил слышать голоса, знать, что его видят, что он не одинок — кто-нибудь всегда раскачивался в гамаке, читал в кресле или писал за столом.
Когда Тома стрелял из крабина, Пюк на мгновение отрывался, смотрел, попал ли тот в цель, кидал «неплохо!» и снова принимался за работу. Он больше не бегал за гильзами и не просил, чтобы Тома позволил ему прицелиться.
Бернар и Шарлотта внезапно уехали. Он спросил дочь, не хочется ли ей вернуться с ним в Париж через Овернь.
Шарлотта покраснела, у нее сорвался сдавленный крик:
— А если мамы еще нет?
— Поживешь у меня.
— О, да!
Она ликовала.
Как-то утром наконец доставили пианино, которое ждали с начала лета. Грузчики отнесли инструмент в сторожку. Тома сразу же бросился играть, и Эльза увидела на его лице ту сияющую улыбку, которую замечала, когда он был ребенком.