Ты один был спокоен, вселял надежду, точно близкая земля. Где ты? Нет места, где ты есть, нет места, где тебя нет.
Река широка, на середине течение стремительно, прозрачная вода омывает неподвижные берега, и, постепенно мелея, умирает на песке, с мягким, точно у японской флейты, звуком.
Эльза на середине реки, там, где русло глубже всего; нельзя ни отклоняться в сторону, ни сопротивляться течению, нужно слиться с ним, плыть так быстро, как оно повелевает, и в то же время быть на страже, не дать затянуть, захлестнуть себя. Она вся во власти этого фантастического, не поддающегося воображению потока, который идет из центра земли. Толчки высоких валов, набегающих от самого горизонта, сотрясают тело, накрывают с головой, пронизывают насквозь, потом отступают, но вот уже вздымается и настигает ее следующая волна. Когда же им придет конец? Каждый новый вал возвещает о себе напряжением, от которого твердеет живот, он делается твердым и тяжелым как камень; ей страшно, что она не сумеет ни удержать волну в себе, ни последовать за ней, и тогда тело расколется, распадется на части; она вся во власти урагана, и голос теряется в его грохоте, ей хотелось бы уловить этот голос, но она никак не может прислушаться. Потом появляется озеро, водная гладь, и голос снова становится близким. «Скоро конец, — говорит он, — я уже вижу головку». Работа начинается снова, живот твердеет, словно потуги набирают силу, чтобы яростно разорвать ее. «Я вижу лоб». На мгновение она переводит дух, но парус, живот, яйцо раздуваются, она снова отдается неистовому течению, слышит, как рушатся волны, видит пену, кидается в спирающий дыхание поток. «Я высвобождаю плечико». И ребенок скользит, четыре руки подхватывают его, еще связанного с плацентой, медленно отделяющейся от ее тела. Все кончено. Несколько судорог, точно последние беззвучные зарницы, озаряющие небо, когда гроза уходит.
За окном лило вовсю. Эльзе виделись ручейки, быстрые потоки, устремляющиеся в овраги, прорытые восточными грозами. Она прислушивалась к падению нескончаемых струй, словно бы навечно связавших небо и землю, ей казалось, они бьют в ее тело, затопляя его вместе с почвой и деревьями.
Который час? Эльза увидела мерцание огненного глазка противомоскитной спирали, вдохнула источаемый ею запах ладана. Она вновь ощутила в себе покойную силу, свободу, она летела на широких крыльях сквозь пространство и время, от холма к холму, над виноградниками в лощинах, над лесами и известняковой пустошью, в потоке жизни, в минувшем и настоящем. Она беспрепятственно скользила от яви к дремотным грезам, к полуснам, все двери были распахнуты настежь, она ни на что не натыкалась, не срывалась в бездны; тьма и свет рождались из единого источника, тьма рождала жажду света, свет — жажду тьмы, и их чередование наполняло радостью. За холмами и равниной простиралось море — ласковое, надежное, теплое и безбрежное лоно, в котором завязывалась и развязывалась жизнь. Земля, небо, море, время, пространство перекликались между собой, и только неподвижности не существовало. Что такое жизнь и любовь — подъем к истоку или стремление к устью?
Дождь прекратился, капало с деревьев. Эльза задремывала, начинало светать. Два или три раза прокричали сойки, заставив ее открыть глаза. В высоких окнах стоял пепельный рассвет, бледное небо просвечивало сквозь ветви дерева. Ей вспомнилась пора, когда этот час между ночью и зарей был часом любви и сон настигал ее при первых лучах солнца. Доверчивая плоть безмятежно переходила от наслаждения к дреме, Эльза засыпала, прислушиваясь к биению другого сердца, дыханье в дыханье. Блаженное животное состояние, извечное доверие к верности тел, как будто только мысль — источник страха. Не это ли и есть молодость? Быть, жить в разлуке с собственным телом — не начало ли это смерти?
Гроза почти не оставила следов, земля, казалось, не отвечала за ночные страсти. Небо вновь обрело давно утраченную ясность. В воздухе плавал запах эвкалиптов и лаванды.
Эльза растянула гамак, намокший от дождя, опрокинула холщовые кресла, вытащила на солнце диван, обошла посадки: базилик и эстрагон снова зазеленели.
На пороге появился Пюк. Голышом, как всегда по утрам.
— Привет!
Медор, услышав его голос, подбежал, радостно виляя хвостом.
— Был дождь?
— Очень сильная гроза.
Он кинул взгляд в сторону ложбины.
— Вот здорово, теперь соседские лошади вернутся!