Я подошел к той карете, на какой мы только что приехали, убедился, что ее успели тщательно вымыть: бока, рессоры, колеса и фонари по обе стороны козел блестели, прошел мимо другой кареты, более ветхой, осмотрел все три коляски — Большую, Среднюю и Малую.
Далее в глубине стояли один за другим такие экипажи, о которых ныне никто не знает.
Вот дрожки. Это просто длинная, обитая кожей доска на двух осях. На дрожки садились верхом один за другим двое или трое, правил лошадью передний; можно было ездить и одному, не только по полям и по делам. Какой-то помещик однажды приехал в гости на дрожках, так об этом вспоминали полвека спустя. Ах, это тот, чей отец приехал однажды к таким-то на дрожках! Это было все равно что в маши дни появиться в театре в майке и в трусах.
Вот шарабан. Мне он был высок, а я все равно вскарабкался наверх. Он был открытый, четырехколесный, на двоих, сидящих рядом. Я спрыгнул, влез в столь же высокую одноколку о двух колесах. Оба экипажа были легкие, на них всю дорогу ехали рысью.
Еще — линейка. Она напоминала дрожки, но куда шире и длиннее. К двум осям прикреплена очень длинная и широкая, обитая кожей доска, на которую ездоки садились в два ряда, спинами друг к другу, по восемь, а если потеснее, то и по десять человек, да еще один влезал на козлы рядом с кучером.
Были и другие экипажи, в том числе старые, разломанные, зачем их берегли — не знаю, тогда ни в утиль, ни в металлолом не сдавали.
Издали я стал наблюдать за кучером Василием. Он царствовал и на конюшне, и в каретном сарае, ему подчинялись два конюха — Василий Большой и Василий Маленький. А сам он — в синем кафтане с металлическими пуговицами в два ряда, со светлыми галунами-оторочками на кафтане, в синем картузе с высоким околышем, в смазных, с гармошкой сапогах — разгуливал по проходу между стойлами и придирчиво оглядывал лошадей, особенно тех троих, которые недавно вернулись с дальней дороги. А любил он их всех, кроме разве бедняги Булозки. Но для него было больным местом сознавать, что у соседних господ и сбруя, и экипажи выглядели наряднее, а самое огорчительное, что его княжеская тройка — Палашка, Летунок и Бедуин — была разномастная! У графов Олсуфьевых, у князей Оболенских, у господ Раевских, у господ Писаревых — у всех, у всех, у каких кони все рыжие, у каких все гнедые, а у кого даже все вороные, что считалось особой честью.
Но Василий утешал себя и мне, малышу, разъяснял, что зато его княжеская тройка самая резвая, самая послушная. И начищены у него кони столь тщательно — волосок к волоску, что блестят на солнышке — залюбуешься.
Я побежал по коридору через весь Маленький дом, мимо дверей справа и слева, открыл дверь в «черную» половину дома: там продолжался коридор. Слева была просторная «девичья». Еще одно название, идущее со времен крепостного права. В девичьей спали горничная Маша, портниха, тоже Маша, позднее появилась еще подняня Лёна.
Я повернул направо, в кухню. И уже всё забыто — и рычание Арапки, и попрёки тёти Саши и Нясеньки.
Наверное, просторная бучальская кухня современному человеку напоминала бы музей. Посреди громоздилась огромная, в шесть конфорок, кирпичная плита, к ней примыкала цинковая коробка с краном, предназначавшаяся для горячей воды. С другой стороны плиты высилась огромная, вроде зáмка, русская печка, над плитой висела вытяжка из листового железа в виде огромной воронки.
По стенам шли полки с чугунами и глиняными горшками разных размеров; стояли медные, с длинными ручками кастрюли — побольше и поменьше, с княжескими коронами, отлитые, наверное, еще во времена князя Федора Николаевича. Множество разных размеров ножей, дуршлагов, весёлок, тёрок, противней, ложек висело, стояло, лежало. Для каждого предмета было своё определенное место, установленное ещё при постройке Маленького дома.
Кухня являлась царством повара Степана Егоровича. Он сам — с длинными, опущенными вниз густыми светлыми усами, с важно надутыми щеками — возвышался перед столом и священнодействовал. Тогда мясорубок ещё не изобрели, и Степан Егорович, вооружившись двумя огромными ножами, на специальной доске рубил плясовым тактом мясо для котлет. Да, конечно, «господа» приехали, обед надо изготовить отменный. Вот Степан Егорович и старался.
А я встал невдалеке, наблюдая, как он колдовал на кухне, как весело рубил котлеты. Я даже начал ногой в такт притопывать.
— А, маленький барчук прибыл! — радостно приветствовал он меня, оторвался от рубки котлет, бросил на сковороду куски мяса, они весело зашипели. Ему некогда было обращать на меня внимание. И я терпеливо ждал. Я знал, что для «господ» он жарит на сливочном масле и заправляет разными пряными соусами, а для «людей» готовит на сале. А вообще он, пять лет проучившийся в московском ресторане «Прага», тосковал, что вынужден готовить довольно простые блюда из всего того, что выращивалось на бучальских нивах и огородах, что выводилось на бучальском скотном дворе и в птичнике. Ах, какие пирожки он пек! Как блестели румяные гребешки их корочек! Пирожки с грибами, капустой, ливером, рыбой, рисом! Это для «господ». А для «людей» он пек не пирожки, а пироги потолще, примерно с той же начинкой, кроме рисовой.