Бал кончился в двенадцатом часу. Юлия вынесла из него приятное воспоминание об испытанном ею удовольствии; но не об этом думала она, когда ложилась спать: ей представилась прекрасная фигура Вильгельма Вонненштерна. Его взгляд, устремленный на нее, его неподвижность в продолжение всего вечера заняли ее впечатлительное воображение, и она долго еще промечтала…
Удивятся, может быть, что светская девушка, какова была Юлия, прекрасная, блестящая и, по всей вероятности, привыкшая нравиться и иметь успех, обратила такое внимание на человека, который еще не успел показать ей своей страсти. Но это объяснить нетрудно: в настоящем случае не самолюбие заговорило в Юлии; она в самом деле привыкла к чувству удовлетворенного самолюбия, и в Петербурге красота ее привлекала к ней толпу поклонников; многие влюблялись в нее, и она выслушала уже не одно нежное объяснение; но всем этим она успела пресытиться; все эти ухаживания, изъяснения и предложения более или менее походили одно на другое. Все это делалось по какому-то неизменному порядку: представят ей какого-нибудь офицера или джентльмена во фраке, заведется у них довольно пошлый разговор из общих мест, или позовет он ее танцевать. Если он умен, разговор от общих мест переходит к более интересным и близким предметам, – а там, через несколько вечеров, отношения становятся короче, при встрече и прощании жмут руку… пойдут намеки, двусмысленные речи, неясные признания; а если все это примется хорошо, то переходят к более определенным объяснениям.
Но тут она встречает совсем другое: нет привычных приемов, знакомства не ищут, не танцуют, не любезничают с ней. Эта безмолвная, созерцающая любовь, которая как бы издали поклоняется ей, как недоступному божеству, своей новостью и своей таинственностью сильно поразила ее. К тому же тут было и подстрекающее сомнение: она ли в самом деле предмет этого молчаливого созерцания? Она заметила волнение Каролины и досаду ее на Вильгельма. Может быть, думала Юлия, они любят друг друга; у них вышла какая-нибудь минутная размолвка; он ее ревнует к кому-нибудь, а теперь дуется на нее, и в свою очередь хочет возбудить ее ревность…
Эта мысль неприятно кольнула ее; но что-то тайно говорило ей, что первое впечатление не обмануло ее, и что она тут не средство, а цель. И в самом деле, с этих пор она всюду стала встречать Вильгельма Вонненштерна: то он проезжал верхом мимо ее дома, то она находила его, сидящего на скамейке, на которой имела привычку отдыхать на берегу моря, после гулянья. При ее появлении он тотчас же вставал и, почтительно поклонившись, удалялся. На следующем собрании повторилось то же самое, что было на первом, и Юлия заметила, что Каролина к ней несколько охладела и была бледнее обыкновенного. Дня два спустя после второго бала в салоне Юлия по обыкновению села в коляску часов в одиннадцать утра и поехала купаться. В этот день погода была пасмурная, небо подернулось туманными облаками и море волновалось. Выходя из коляски у самой купальни, Юлия увидела в нескольких шагах от себя, на берегу моря, группу мужчин, и между ними Вильгельма Вонненштерна. Все глядели в одну сторону, вдаль, как будто рассматривая небо; слов их нельзя было расслышать, но можно было видеть их оживленные жесты. Никто из них не заметил подъезжающей Юлии, исключая Вильгельма Вонненштерна, который сейчас же обернулся в ее сторону, и, к великому ее удивлению, быстро сделал два шага вперед. Юлия, которая уже одной ногой ступила на узенький дощатый мостик купальни, видя, что он направляется к ней, невольно остановилась, а мать продолжала идти вперед. Вильгельм подошел к Юлии, снял шляпу и звучным, взволнованным голосом сказал ей: «Mademoiselle, je vous en supplie, ne vous baignez pas, il y aurait du danger; voyez cette trombe deau dans le lointain, voyez comme elle se rapproche rapidement». И он указал рукой на неясное явление вдали. Юлия взглянула в ту сторону и увидела на горизонте что-то в роде водяного столба, соединявшего небо с морем, и спросила его с любопытством и ужасом: «Ist denn wircklich die Gefahr so gross?» С минуту Вонненштерн не отвечал, и с радостным изумлением взглянул на Юлию; ее чистый немецкий выговор приятно поразил его. Вообще немцы всегда бывают обрадованы и тронуты, когда с ними говорят на их языке и говорят хорошо; они не привыкли, как французы, видеть свой язык в чести, и это их задевает за самое сердце. Итак, понятно волнение Вильгельма, когда он услышал родные звуки в устах иноплеменной женщины, которую начинал любить. Они его одушевили, и он в живописных и сильных, хотя несколько цветистых выражениях, объяснил Юлии опасность этого явления, неотразимого разрушителя всего, что ему встречается на пути. Он описал ей бедствие кораблей, которые становятся его жертвами, как, вздернутые на воздух, опускаются они к морю одними осколками, и как быстр ход этого водяного вихря, который образуется из миллионов брызг. – «Вот теперь, – прибавил Вильгельм, – он может быть верстах в семнадцати отсюда, а менее чем через четверть часа, если только не примет другого направления, будет здесь, – и горе тогда купальням и купающимся!» При последних словах, г‑жа Глинская, которая возвратилась к дочери, чтобы узнать в чем дело, испустила отчаянное восклицание, схватила ее за руку и хотела сейчас же посадить с собой в коляску. Но Юлия ее успокоила, уверив, что на твердой земле опасности нет, и предложила ей погулять по берегу, чтобы видеть, какое направление примет страшное явление. Вонненштерн попросил позволения им сопутствовать, на что дамы охотно согласились.