Мне следовало сразу понять, что одной выходкой дело не ограничится, и наша с Аннет шутка не пройдет даром.
Весь следующий месяц я так ни разу и не столкнулась с Эймери лично, его окно так и было закрыто, но при этом его незримое присутствие я ощущала более чем ясно. Ежедневно. Нет, на голову мне ничего не падало, но месть черноглазого глиста была продуманной и всеобъемлющей. Яблочные черви — не такие гиганты, чтобы навести стороннего наблюдателя на подозрение, но внушительного размера — стали попадаться мне везде, в комнате, в обуви, даже один раз в тарелке с салатом, после чего аппетит пропал буквально на сутки. Но это было не самое странное. Шляпка для волос развалилась, стоило мне её коснуться, у туфель лопнули застёжки и отвалился каблук, чашка развалилась прямо в руках, фрукты оказывались гнилыми внутри, вода отдавала затхлостью, у одной из книг страницы истлели буквально на глазах, ручка от зонтика проржавела напрочь. Цветы на клумбах вяли безо всякой на то причины. Я честно продержалась целый месяц, сперва убеждая себя, что это совпадение. Но когда первого июля я увидела пожелтевший лист, лежащий на полу моей комнаты — кровать от окна я заставила слуг переставить, отговорившись какими-то глупостями о сквозняках, но глухо закрывать окно в такое жаркое время года было немыслимо — я не выдержала. Выскочила из комнаты в одной рубашке и, крадучись, пошла по лестнице.
Одна из горничных, спускавшихся мне навстречу, испуганно прижала ладони к щекам.
— Малье Хортенс, куда же вы?
— Куда надо! — буркнула я. Поднялась, просунула под дверь лист.
Мама, явно предупреждённая горничной, встретила меня на лестнице. Фальшиво заулыбалась.
— Хортенс, что ты тут делаешь?
— Живу, — ответила я, глядя ей в глаза. — Это мой дом, и я здесь живу. И могу ходить, куда мне вздумается, разве нет?
— Конечно, — ещё более фальшиво пропела мама, беря меня за руку, как умственно больную. — Просто четвёртый этаж пуст.
— Он не пуст! — упрямо сказала я. — Эймери здесь. И я хочу с ним поговорить.
— Этого мальчика здесь нет, Хортенс. Хочешь убедиться? Пойдём вместе и откроем дверь. Отец отправил его в… летний пансион, так всем будет лучше.
— Когда?!
— Хорти, — мама никогда не называла меня "Хорти", лет с пяти, по её мнению, моё полное имя звучало куда как благородней. — Хорти, что за допрос? Его здесь нет и точка. Идём завтракать.
— Тухлятину, из разбитой чашки?
— О чём ты, Хорти? Это такие школьные шутки?
Я выдохнула. Нет, с мамой разговаривать было бесполезно. И так или иначе жаловаться на Эймери мне не хотелось — как не хотелось и признаваться в том, что рассказала Аннет, и в том, что я знаю правду. И идти в его комнату за запиской — тоже. Так что я действительно переоделась и спустилась к завтраку. Вопреки ожиданиям, мама оказалась права — всё действительно закончилось. Никаких испорченных самым загадочным образом вещей, никаких червяков. Я должна была радоваться, но уже через пару дней я, кажется, больше обрадовалась бы червяку в супе, нежели его отсутствию.
Глава 7. Пятёро в Джаксвилле
Как только ты понимаешь, что надо не жить, а выживать, всё становится куда проще. Впрочем, может быть, дело в другом: ребёнок может привыкнуть ко всему и выживание считать жизнью, не видя особой разницы.
Иногда Четвёртой казалось, что у директрисы, преподавателей и прочих взрослых, присутствующих в Джаксвилле, есть только три основные задачи: чтобы никто не сбежал, чтобы никто не умер, чтобы никто не магичил. Прочие задачи: например, обучение и воспитание, были третьестепенными.
Кормили там мало и плохо, за непослушание наказывали голодом, за попытку применить дар в отношении учителей или учеников наказывали безжалостно и чаще всего физически. Попросту били, впрочем, всё зависело от конкретного преподавателя. Маль Трайвус, например, мог раздеть до белья и стегать дубовыми ветками по спине или ягодицам на глазах у всех или поставить коленями на жёлуди. Малья Актия хлестала по щекам. Маль Таптор мог заставить кого-то из учеников отработать свой дар на провинившемся: так, Тринадцатый однажды плеснул водой на Второго, и у него кожа на руке сперва побелела, потом посерела, потом пошла красными волдырями, а уж орал он так, что крыша чуть не рухнула. Судя по лицу Тринадцатого, он бы тоже заорал — вообще-то, он был незлым мальчишкой, но своя кожа ближе к костям, это понимали все и не обижались.