Позволить забрать часы он не мог.
— Нет! — Эймери вышел наконец из-за дивана и встал, чувствуя, как ладони зудят почти нестерпимо, а язык во рту немеет от страха и злости. — Нет, это не ваше!
— Да что ты говоришь? — Лайкур опустил на него злой и холодный взгляд. — А как же компенсация? Твоя мать задолжала мне за давишний испорченный вечер.
— Это часы Дьюссонов, — сказал Эймери.
— Дьюссоны — никто, — хмыкнул Лайкур. — Никто и ничто. Мать твоя — шалава, а ты — нагуленный ублюдок, щенок. Щенки не должны гавкать на благородных.
Лувси залился весёлым лаем и бросился на забавно подрагивающий чёрный лакированный ботинок. В тот же момент мальёк внезапно пнул его, да так, что щенок отлетел в сторону, врезавшись в стену без единого писка. Маленькое тельце дёрнулось и обмякло.
Эймери подскочил к нему, разом забыв и о часах, и о деде, и о матери, и о мальёке Лайкуре. Схватил неподвижного, недышащего, мёртвого уже щенка на руки, чувствуя только странное головокружение и зуд, охвативший уже не только ладони — всё тело целиком. Картинка — взмывающий вверх черный сапог — раз за разом проносилась в его голове. Раз за разом. Снова и снова, а сила, необузданная, неприрученная, выплёскивалась наружу.
Он не мог её удержать.
Лайкур смотрел на мальчишку, почти такого же обмякшего и безвольного, как и его питомец, бледного, с мокрым от пота лицом. Тельце щенка подрагивало, менялось, мгновение за мгновением. Мальёк ждал не без интереса — и ожидание было вознаграждено. Минут через десять, когда Эймери Дьюссон окончательно потерял сознание, на его коленях лежал обтянутый клочками кожи скелетик.
— Как любопытно… — пробормотал Лайкур. Окликнул примеривающихся к часам слуг и стремительным шагом вышел из дома Амарет Дьюссон.
* * *
К возвращению матери Эймери пришёл в себя, стряхнул навалившиеся оцепенение и слабость, и рассказывать матери о себе ничего не стал, тем более, что всё, что произошло после того, как Лайкур пнул Ливси, вспоминалось с трудом, словно сквозь туман. Хватило и рассказа о забранных вещах, на который мать не отреагировала никак — внешне, разумеется. Ну а Лувси… Лувси выскочил на улицу и пропал. Может, размышлял Тридцать первый, так оно и было на самом деле? Ведь никакого щенячьего тельца он не нашёл, а убежавший щенок куда лучше, чем мертвый, верно?
Убежавший пес лучше мертвого, бросивший отец лучше мертвого, скверный дар лучше отсутствия дара… Словом, Эймери предпочёл забыть о визите мальёка Лайкура, а вот последний о нём не забыл. И напомнил о себе буквально несколько дней спустя.
— Малья Дьюссон, откройте! — голос, последовавший за стуком в дверь, легко проникал сквозь стены, заползал под одежду. Это был совершенно особенный стук, четкий, как пиццикато музыканта, как дробь солдатского расстрела. Мать замерла, обреченно, как лань под охотничьим ружьём. Посмотрела на сына. Открыла дверь.
Комиссия из отдела научной магицины состояла из трёх человек, все мужчины, на редкость мрачные, немногословные и отрешённые. Один из мужчин говорил с мальей Дьюссон, второй стоял у двери, а третий задавал вопросы самому Эймери. Он вроде отвечал и делал всё, о чём его просили, но какая-то часть его расщепившегося сознания чутко следила за разговором матери. Он не мог уловить детали, но услышал главное:
— Мой сын не поедет ни в какой приют…
— У моего сына есть мать, и он останется дома…
— Я смогу позаботится обо всём необходимом…
— Эймери останется со мной, мальёк…
— Я сделаю всё, что нужно.
Амарет Дьюссон делала озабоченный и даже удивленный вид, но Эймери откуда-то понимал, что слова мальёка из отдела о скверном даре для неё не стали новостью. Слушая её ровный голос, он выдохнул и расслабился, вопреки всему. Когда за комиссией закрылась дверь, мать осела на пол и закрыла лицо руками.
…откуда обо всём проведали соседи, маленькое семейство Дьюссонов так и не узнало.
Глава 15. Лучше бы и не знать
Отец не один, но мамин силуэт я замечаю не сразу. Соскакиваю с коленей Эймери. Хочется сгореть со стыда, а с учётом моего дара это можно осуществить даже не фигурально, а в прямом смысле. Пальцы зудят от пробуждающегося огня, но ещё жарче горят мои щёки.
Стальная космея, никогда не думала, что окажусь в такой ужасной неловкой ситуации. Хорошо хоть дальше поцелуев у нас с Эймери не зашло… ну, почти. Но свечи вспыхивают снова, и всё, что только что происходило, беззастенчиво демонстрирует моя помятая одежда, мои распухшие губы, возможно, следы на шее. И Эймери выглядит, надо сказать, не лучше.