Оно никуда не денется. И если Эймери действительно оставалось жить меньше двух лет… не стоило мне к нему привязываться. Да я его почти совсем не знаю! Как грубо и пошло говорил он в последние минуты… А вдруг он на самом деле — такой?
Так что забыть, вычеркнуть, вырезать всё произошедшее из памяти было бы самым правильным. Не плакать, не жалеть ни себя, ни его.
Забыть.
* * *
Колледж для изысканных леди, самое престижное учебное заведение Айваны, располагался, разумеется, в северной столице, то есть Флоттершайне, и на самом деле являлся лишь половиной внушительного образовательного комплекса. Вторая половина — Колледж для благородных джентльменов — находился рядом. Точнее говоря, жилые корпуса для девушек и юношей располагались по обе стороны от внушительного трёхэтажного учебного корпуса. Общежития были окружены пышными садами: лиственными деревьями у юных малье и хвойными у мальёков. Интересно, предусмотрена ли какая-то магическая подкормка на зиму, или во время заморозков нашему «девичьему» саду суждено было облысеть?
Двое плечистых слуг с небольшими тележками в руках встретили нас у Центральных ворот Колледжа. Отец махнул в сторону чемоданов — и мои вещи отправились вперёд меня. Вообще-то, в школьном пансионе ученицы тоже жили в общежитиях, по двое: мы, разумеется, делили комнату с Аннет, так что вряд ли меня можно было чем-либо удивить. Невысокая крепкая женщина приветливо, но чуточку суетливо поклонилась нам в просторном, величественном холле, осведомилась о моём имени и фамилии и попросила подождать несколько минут.
Я глазела по сторонам. Новые впечатления не то что бы стирали, но всё же изрядно притупляли ноющую боль в груди, с недавних пор — мою неизменную спутницу.
Именно таким представлялся маленькой Хортенс королевский дворец — каким он был ещё до Весторского восстания и созыва Первого Сената, разумеется. Гладкий мраморный пол, огромная люстра на потолке и настенные светильники в форме полураспустившихся роз, густо-зеленый рельефный орнамент на стенах, окна, задрапированные такого же оттенка зелёной парчой, прошитой золотыми нитями, с ламбрекенами и пушистыми золотыми кисточками. В центре залы — массивная деревянная парадная лестница с высокими перилами, мягким изгибом сворачивающая направо и ведущая на бельэтаж. Отец кивнул на единственное стоящее тут кресло, своего рода напыщенный бархатный трон на изогнутых позолоченных ножках, но садиться не хотелось — хотелось разглядеть все детали до мельчайших завитков и штрихов. Я так засмотрелась на золочёную лепнину на потолке: мягко перетекающие друг в друга лилии или похожие на них цветы, что не сразу заметила горделивый герб Колледжа аккурат над лестницей: два переплетённых цветка, чёрный и белый, растущие из горстки пепла в обрамлении огненных всполохов. Девиз, написанный на лайгоне, несмотря на наши сложные отношения с этим предметом, прочесть мне всё-таки удалось: "Самый прекрасный цветок завянет, а упругий стебель сопротивляется ветру и палящему солнцу".
Что ж, если считать, что любовь — это и есть прекрасный, но недолговечный цветок, остаётся надеяться на то, что мой здравый смысл достаточно упруг, чтобы сопротивляться. Отец поглядывал на меня, как и Коссет — осторожно, с некоторым настороженным сочувствием, моя эксцентричная выходка была воспринята им как симптом некой душевной хвори, и, сказать по правде, я не могла дождаться, когда же он уйдёт — довольно трудно было начинать новую жизнь под такими взглядами. Оставшись вдвоём, мы неловко молчали, и тем громче тикали солидные золотые часы, укоризненно поглядывающие на нас с одной из стен, словно упрекая в бездействии: к моему удивлению, они были снабжены даже секундной стрелкой. Мимо прошмыгнули две служанки, обе в одинаковых платьях цвета топлёного масла и белых чепцах. Студентки, вероятно, на занятиях — сейчас одиннадцать часов дня.