— Пока что все в панике, думают, что это несчастный случай, но скоро заподозрят неладное и вспомнят обо мне, — сказала она, глядя на всех друзей по очереди. — Заставят меня всех допросить.
— Мы тебе подыграем, — сказал Тринадцатый, а Четвёртая покачала головой.
— Они могут заметить. Будет ещё хуже.
— Что ты предлагаешь?
— Я сбегу из Джаксвилля.
— Ха, — коротко высказался Тринадцатый.
— В конце концов, это действительно моя вина. Я сказала Ришу идти в погреб. Если я сбегу, они не тронут вас.
— Тридцать первого поймали, — сказала Двадцатая. Седьмой не сказал ничего, но побелел ещё больше, и веснушки на его лице казались почти чёрными.
— Тридцать первому просто не повезло. А я сбегу. Не хочу… — она не знала, как объяснить, но они, кажется, поняли.
— Сбежим вместе, — подала голос Двадцатая и посмотрела на мальчиков. — Мы должны держаться вместе. Мы вместе, как… мы одна… одна юнита.
— Юнита скверны, — хохотнул Тринадцатый, но было видно, что он задумался. А затем бросил быстрый взгляд на Двадцатую. — Надо вместе, ты права. Вместе проще.
Все задумались.
— Подкоп? — неуверенно предложил Седьмой.
— Там, где площадка, за дубом, — подхватила Двадцатая. Все оживились.
— А мы сможем вырыть ход за одну ночь?
— Если начнём сразу после ужина, то, наверное, да…
— А чем будем копать?
— Утащим ложки на ужине. Седьмой, ты же спрячешь их под этими своими… иллюзиями?
— Ик! Ну… да, наверное.
— А как же вечерняя проверка?
— В детстве мой брат подкладывал подушки под одеяло, чтобы взрослые думали, что он спит, — сказал Седьмой и поёжился, как всегда, когда вспоминал о своей той, настоящей бывшей семье.
— Можно ещё отрезать волосы и разбросать по подушке, чтобы было убедительнее, — подхватила Четвёртая.
План понравился всем, кроме Тринадцатого — тот почему-то не был уверен, что они смогут незаметно прокопать лаз нужного размера за ночь. Но противиться слишком долго он не стал, сдался — просто потому, что быть со всеми вместе ему казалось важнее, чем быть правым.
* * *
— А это обязательно? Может, не надо? — жалобно проскулил Седьмой, когда Двадцатая поднесла к его лицу заточенную до остроты ножа ложку — большая редкость в Джаксвилле, такие делал только Девятый из старших по большому одолжению — и срезала несколько прядей его волос. Когда-то, говорят, всех детей в приюте стригли налысо в целях гигиены — и мыть не надо, и паразиты не заведутся. Но слишком уж жалобное зрелище представляли они из себя во время регулярных проверок вышестоящих инстанций — и стрижку отменили.
— Всё должно быть убедительно, — строго и важно ответила Двадцатая. На кроватях мальчиков на пробу они соорудили из матрасов подобие холмиков — спящих тел, а на подушках разложили отрезанные пряди волос. Издалека действительно должно было казаться, что ребёнок просто спит, уткнувшись носом в подушку. Мальчики пробрались в комнату девочек и спрятались под кроватями, ожидая окончания вечерней проверки.
Дверь скрипнула — обычно дежурный сотрудник не проходил, а просто заглядывал в комнаты, пересчитывая спящих по головам. Но не сегодня. Дверь распахнулась шире — и Четвёртая тут же поднялась с кровати, привлекая к себе внимание, чтобы отвлечь его от остальных. Поднялась — и испуганно застыла на месте, глядя в лицо стоящей перед ней женщины. Мальи Агравис, сжимавшей в руке узкую коптящую свечу.
Вторую руку она прятала за спиной.
— Риш никогда не пошёл бы в подвал сам, — хрипло сказала она. — Не пошёл бы, он никогда туда не ходил, он всегда меня слушался. Но ты… Ты и подобные тебе твари… Это вы во всём виноваты. Вы и только вы. Всех вас надо было передушить ещё в колыбели. Из чрев ваших матерей вырезать, вырвать голыми руками и раздавить, как спелые сливы.
Комната девочек была первая по коридору, возможно, директриса Агравис зашла в неё именно поэтому. Возможно, она вспомнила о даре Четвёртой заставлять что-либо делать. Возможно, она просто сошла с ума и сама не понимала, что творит — её глаза казались чёрными, а светлые, почти белые растрёпанные волосы делали её похожей на ведьму.
— Он умер, мой сын умер! — выкрикнула малье Агравис. — А вы сдохнете. Вы все сдохнете! Это проклятое место, этот источник скверны сгорит дотла, как лепрозорий…
Четвёртая растерялась — может быть, или испугалась, в конце концов, ей было только девять, и её дар был капризен, как любой детский дар. Как правило, она приказывала, прикасаясь к человеку и глядя ему в глаза, а между тем директриса вытянула перед собой вторую руку с какой-то объёмистой пузатой склянкой и плеснула на ближайшую кровать что-то, пахнущее резко и неприятно. Едкий ядовитый запах обжигал глаза и ноздри.