Полли скользнула в ванную, где Хакл готовился ко сну. Дюбоза он предоставил самому себе.
– Что между вами происходит? – спросила она.
– Ой, обычные разборки между братьями. Не нужно было позволять ему цепляться ко мне, – ответил Хакл, но выглядел он невесело.
Полли обняла его.
– Если хочешь знать, – сказала она, – на мой взгляд, он кажется немного потерянным. Как ты думаешь, у них с Клемми все в порядке?
Хакл вздохнул:
– Она очень терпелива. У них довольно неплохая ферма, понимаешь? Но каждый раз, когда они зарабатывают немного денег, он тут же тратит их на поиски самого себя. Я люблю его, но он никогда не умел вкалывать по-настоящему.
– Но он же работает на ферме! – возразила Полли. – А фермерство да рыбный промысел – труд потяжелее прочих занятий.
– Знаю, – кивнул Хакл. – Именно поэтому ему и нужно время от времени выпускать пар.
– И поспорить насчет зерновых субсидий?
– Он вечно хорохорится.
– Классический младший брат, – кивнула Полли. – Наверное, он обожает тебя.
Хакл нахмурился:
– Только как-то смешно это проявляет.
– Может, он о тебе то же самое говорит.
Хакл положил свою выцветшую голубую хлопковую рубашку в корзину для стирки и сменил тему:
– Что скажешь о предложении Рубена? – (Полли скривилась.) – Я понимаю, что ты чувствуешь.
– Неужели понимаешь?
– О, полностью! Он пытался и в мое дело соваться. Можешь вообразить? «Этот мед неправильный, Хакл! Я бы сделал все гораздо лучше! У меня шесть международных наград пчеловода!»
– Наверное, так и есть.
– В общем, я все-таки тревожусь. Из-за этого нового типа. И насчет денег.
– Не стоит. – Полли подошла и поцеловала его. – Что может произойти в худшем случае? Кроме того, что меня выгонят и мы все потеряем?
Они помолчали.
– Тогда мы и поползем на коленях к Рубену, – резюмировал Хакл.
Оба усмехнулись, стоя под тусклой лампочкой ванной комнаты.
– Да, очевидно, – согласилась Полли. Потом посмотрела на него. – Нет. Это наша жизнь, не забывай. Не Рубена, не Дюбоза. Не чья-то еще.
– Я об этом постоянно помню, – просто ответил Хакл. – Когда просыпаюсь утром и осознаю, что ты лежишь рядом со мной.
– Думаю, мне просто необходимо поцеловать тебя еще раз, – сообщила Полли.
Она проснулась еще до того, как зазвонил будильник, прислушалась к себе: в порядке ли голова после медовухи? Оказалось, все не так уж плохо…
Снаружи было еще темно. Полли слышала, как Нил бродит по гостиной наверху, занимаясь своими птичьими делами. Внизу во второй спальне, где спал Дюбоз, стояла тишина. Сначала Полли не поняла, почему у нее такое ощущение пустоты в животе, потом вспомнила – этим утром к ним собирался «заскочить» Малкольм и «заняться делом». Внезапно она сильно занервничала.
С тех пор как она начала работать в Полберне, ей пришлось научиться многим вещам, новым для нее, и она часто сомневалась в себе, но не в своем пекарском мастерстве. Это было то, что она знала; то, за что бралась в моменты волнения и стресса, – месила тесто, ставила его в печь, превращая простую муку, воду, дрожжи и соль с сахаром в разнообразные вкусные изделия.
Полли встала, двигаясь по спальне тихо, чтобы не разбудить Хакла, хотя в этом не было необходимости. Он спал как убитый.
Шторы в спальне отсутствовали: во-первых, из-за того, что заказывать и устанавливать круглые карнизы дорого, долго и трудоемко; во-вторых, сюда, на четвертый этаж, все равно никто не мог заглянуть; в-третьих, Полли нравилось, что летом ее будило солнце, ведь ей все равно нужно было вставать, а Хакл ничего не имел против. Но сегодня, когда Полли умывалась и чистила зубы, натягивала старые джинсы, надевала кеды «Конверс» и полосатую футболку, солнце еще и не намекало на свое появление. Полли накинула куртку и выскользнула за дверь.
Она легко пробежала по булыжной мостовой, вошла в «Маленькую пекарню на Бич-стрит» и первым делом включила кофемашину, смолов немного свежих кофейных зерен. Этот ритуал был невероятно важен, с него начинался рабочий день: Полли не могла проснуться по-настоящему, пока не выпивала чашечку крепкого эспрессо, прислонившись к кухонным шкафам и глядя в заоконную темноту.
Потом она проверила большую дровяную печь. Это был подарок Рубена, и эта печь по-настоящему никогда не гасла; тягу лишь прикрывали на ночь. Когда печь разогревалась, в ней пеклись микетты, благоухающая дымком фокачча, основа для пиццы и пироги; и все это было вкуснее, чем где-либо, особенно если расположиться с едой на свежем воздухе, в идеале на солнышке, чтобы слегка приправить выпечку песчинками с пляжа. Другие печи тоже разогревались – каким бы холодным ни выдалось утро, в пекарне всегда было тепло, – и Полли трудилась над большими порциями теста, подошедшего за ночь, ловко укладывая будущий белый или черный хлеб в жестяные формы, что выстроились перед ней, – чистые, но почерневшие от времени и частого применения. Патина на них, по твердому убеждению Полли, лишь улучшала вкус вместе с мелкой морской солью, на использовании которой она настаивала, лучшей мукой и небольшим количеством приправ, добавляемых в хлеб с отрубями, что делало корочку хрустящей. Да, здесь буханка стоила дороже, чем в большом супермаркете на материке. С этим Полли не могла спорить. Она просто надеялась, что за разницу стоит доплачивать, поскольку ее хлеб был настолько вкуснее массовой продукции, что вы просто не могли от него отказаться. Выпеченный Полли хлеб покупали изо дня в день, значит жители городка разделяли ее убеждение.