К счастью, Эдельбаум всегда подбирает битые стекла на дорожке и перед верандой, и только благодаря ему колонисты не калечат босые ноги, а то не видать бы ему пятерки по поведению!
У каждого свои заслуги.
Флекер хорошо придумывает игры, Клейман сидит за обедом между двумя сорванцами, и поэтому за столом нет драк. Эйно, когда было холодно, отдал некрасивому Аншелю свою накидку. Правда, за каждым числится и что-нибудь плохое, но ведь на свете нет людей без недостатков! И число пятерок по поведению все растет.
Как было бы хорошо, если бы вся группа могла получить пятерки! Но едва ли это возможно.
Гольдштерн сказал Эльвингу:
— Чтоб ты ослеп!
Пятерка Гольдштерна висела уже на волоске; хорошо, что Эльвинг простил его — тем более охотно, что сам был виноват: подсказывал противнику Гольдштерна, когда тот играл в шашки.
Зисбренеру нужно исправить отметку за прошлую неделю. Он получил четверку, потому что подставил одному мальчику ножку, мальчик упал и разбил колено. Но теперь все уже знают, что Зисбренер очень славный и тихий, что в Варшаве он вместе с матерью делает бумажные цветы для магазина, а по вечерам читает младшим братьям и сестренке книжки из бесплатной библиотеки, и не какие-нибудь сказки, а правдивые истории о Христофоре Колумбе, который открыл Америку, и о Гутенберге, который изобрел печатный станок. Такой мальчик не мог подставить ножку.
И в самом деле, выясняется, что тот, кто разбил коленку, упал сам, потому что бежал и хотел разминуться с Зисбренером.
— Почему же ты нам ничего не сказал? — удивляются ребята. — Ты мог бы получить пятерку, как и другие.
— Вы еще меня тогда не знали и могли подумать, что я лгу, — так пусть уж лучше четверка.
Вы видите теперь, как трудно в колонии справедливо поставить отметки.
Остались только двое: Бромберг и брат Боруха Гринбаума, Мордка. Если и эти двое получат по пятерке, то у всей группы будет «отлично».
Снова наступает глубокая тишина.
— Гринбаум Мордка. Пусть брат за него скажет. Сколько ему поставить?
— Господин воспитатель, — говорит брат Мордки, — пожалуйста, мне очень хотелось бы, чтобы у него была пятерка. У меня сердце разрывается, когда я вижу, какой он хулиган.
Как поступить с Мордкой? Все его простили, даже воспитатель простил; но он бросал камнями в собаку… Как узнать, прощает ли его собака?
Собака сидит в конуре на цепи. Если Мордка не побоится, подойдет к ней и даст ей мяса, а собака это мясо возьмет — значит, она не сердится.
Идем. Видно, сегодня счастливый день — все нам удается!
Собака в прекрасном настроении. Уже издали она виляет хвостом. Мясо съела, дважды облизнулась и — по глазам видно — настолько искренне простила нанесенную ей Мордкой обиду, что охотно съела бы не одну, а целых три таких порции.
Итак, Мордка получил право на пятерку. Остается один Бромберг.
— Скажи, Бромберг, что ты сделал плохого?
— Цеплялся за телегу и садился верхом на лошадь.
— Еще что?
— Ходил по крыше веранды.
— Еще?
— Когда я нашел у себя в супе круглую перчинку, я ее облизал и бросил Рашеру в тарелку.
— Еще?
— Отнял у Беды дождевую накидку и налил на стол молока, чтобы и стол напился.
— Что еще?
Бромберг думает:
— Отвернул в умывальной кран и обозвал Вайнштейна «сарделькой».
— Еще?
— Царапал по столу вилкой и не хотел хорошо застилать постель. И стегнул Шарачка помочами. И потерял носовой платок.
— Еще что?
— Не хотел есть хлеб, а только горбушку. И столкнул Фишбина в яму для картофеля.
— А дрался сколько раз?
— Не помню.
— О сосне еще ничего не сказал.
— Да, сосну сломал.
Мальчики печально слушают, а Бромбергу все нипочем, только улыбается.
— Тырман, как тебе кажется: сколько же ему поставить?
— Он будет послушным, — говорит Тырман.
— Так сколько же ему поставить?
— Не знаю, — говорит Тырман, хотя видно, что и ему, и всей группе очень хочется поставить Бромбергу пятерку. Только никто не смеет об этом сказать.
— Плохо дело, плохо… Чарнецкий, скажи ты, сколько Бромбергу поставишь по поведению?
Чарнецкий — друг Хаима Бромберга, поэтому все взгляды обращаются к нему.
— Ну скажи — сколько?
— Пятерку, — говорит Чарнецкий, и две слезинки катятся у него по щекам.
— Пятерку, господин воспитатель, пятерку! — кричат все.
И Тырман добавляет: