Иван развязал сидор и достал мятую, грязную фуражку повешенного.
– У вас в Глухарах, кроме Попеленко, ястребок…
– Штебленок.
– Да. А по имени-отчеству?
Гупан задумался. Сколько уж через него прошло, сколько погибло или ранено. Надо бы всех помнить по именам, надо бы!
– Никола Лексеич, – подсказал Ефрем. – Земляк мой.
– В лесу твой земляк. Висит. Вот: «Штебленок Н. А.».
Майор всмотрелся в расплывшиеся буквы. Спросил:
– Захоронил тело?
– Там не совсем тело. Два дня прошло. Птицы!
– Место покажешь?
– Место видное. Охотничья засидка. Найдете легко.
– Что приметил?
– Там было человек семь-восемь. Сапоги наши и немецкие. Один размер очень крупный, сорок шестой. У них лошадь с телегой. Ну, еще мелочи.
– Нарисуй подробно! – Гупан сорвал новый плакат с изображением оборванного немецкого генерала, положил на пол изнанкой наверх.
Хлопцы следили за движениями руки Ивана, державшей карандаш.
– Вот река… в воде полуторка газогенераторная… на той стороне холм… прямо дорога на Глухары… от нее старая дорога к брошенному Укрепрайону… здесь Болотная тропа, по ней идете… перед болотом сторожка, для охотников, засидка на дереве… старый дуб… на нем и повесили.
– Хорошо ориентируешься, – сказал Гупан. – Ты же из разведки?
– Артиллерийской.
– Тем более. Понимаешь пространство, ориентиры. На рассвете заглянем в Укрепрайон. Повезет, накроем их тепленьких. Может, разом сходим?
– У меня летучка, – ответил Иван. – Прямо к поезду.
– Дело хозяйское.
Иван подошел к окну. Внизу женщина катила детскую коляску с плетеным кузовком. Рядом на костылях скакал одноногий муж. На спине его подпрыгивал легкий карабин, похоже, итальянский «каркано».
Гупан отдавал короткие распоряжения:
– Смотри, чтоб полный боекомплект… Полтавец, сколоти гроб. И жести достань – обить. Чтоб щелей не было!
– Да где ж нынче жести взять?
– Хоть укради!
Иван обернулся. Сказал как бы между прочим:
– Этот Штебленок! Он чувствовал. Просил, чтоб я с ним прошел до реки.
Ему не ответили. У детской коляски слетело колесо. Женщина поддерживала мужа, который, присев на одной ноге, чинил коляску. Ребенок тянулся ручонкой к стволу карабина.
– Он бы объяснил хоть. А то я не поверил. Даже посмеялся над ним.
Ему по-прежнему не отвечали. Кто набивал диск, кто штопал «цыганкой» сапог. С далекой танцплощадки донеслась музыка. Пластинка была та же, только еще болеее охрипшая. «Счастье свое я нашел в нашей встрече с тобой…»
Инвалид с трудом выпрямился, посмотрел наверх, на окно. Иван отвернулся. Почему-то стало неудобно.
– Ладно, – сказал Гупану. – Я с вами. Потом – сразу на поезд.
2
…Грузили оружие и припасы на телеги. Данилка протянул лейтенанту карабин. Иван вытянул затвор из ствольной коробки. Осмотрел боевую личинку.
– Может, сразу в металлолом? – спросил.
– У тебя ж пистолет. Сильная вещь. Любую мышь наповал.
– Давай на тебе попробуем!
– Кончайте кусаться, щенки! – прорычал Гупан.
Полтавец подогнал шестиместную безрессорную бричку. В ней косо, стоймя, торчал частично обитый жестью гроб с привязанной к нему крышкой. Привели арестанта, того самого, конопатого, рыжебрового. Усадили.
– Придерживай гроб, – сказал Данилко.
– Чем, зубами? – спросил конопатый.
– А хоть зубами.
На ладони конопатого была татуировка: «Сенька. 1924». Иван внимательно посмотрел на парня. И тот изучал лейтенанта. Сказал тихо:
– А тебя чого, развязали? Хай и меня развяжут.
– А ты чем заслужил?
– От так в жизни, – хмыкает Сенька. – Одному колоски, другому соломка.
Ехали молча. Кто дремал, прижав к себе оружие, кто напевал себе под нос. Темнело.
Гроб на ухабах валился на арестованного. Тот наконец взмолился:
– Слухайте, хлопцы! Товариши! Он же меня убьет.
– Терпи пока, товарищ, – ответил сидевший рядом с ездовым Данилко.
– А говорили, шо у вас не пытают.
– Наврали!
3
Абросимов подъехал к «Штабу Гупана». Лампа на столбе освещала автоматчика. С танцплощадки доносилась музыка. Танго!
– Лейтенант, сказали, здесь… который из Глухаров! – крикнул, спрыгнув с сиденья брички, Николка.
– Уехали.
– Как уехали? – Абросимов от огорчения ударил кнутовищем по колесу.
Лектор на заднем сиденье, вытянул из кармана, за цепочку, часы, поднес циферблат к носу.
– Опаздываем!.. Нам еще охватить тружениц пенькозавода!
4
Останки Штебленка снимали уже в сумерках. Ястребки прятали носы в тряпичные намордники.