Между тем, они хотели бы видеть его как можно скорее за стенами учреждения – и чем большее количество неудобных вопросов Пуласки задавал и чем большее количество документов хотел просмотреть, тем непроницаемее была стена молчания. Пока он сидел здесь и читал первые дела, политическая игра за его спиной уже шла полным ходом. Вскоре в дело был вовлечен обер—бургомистр Маккленберга, и как только первые машины прессы припарковались перед дверью и репортеры включили свои камеры, с тишиной было покончено. Ведь впереди маячили региональные выборы. Дурацкое время для убийства в земской клинике.
Пуласки не однажды испытывал, как начатые расследования неожиданно утекали в песок, потому что прокурор неожиданно останавливал процесс и объявлял во время пресс—конференции, что так называемые «интенсивные» поиски подтвердились самоубийством как причиной смерти. Иногда следователи сомневались в официальной версии, но они, прежде всего, исполняли свою работу, особенно когда прокуратура получала ордер Министерства Юстиции. Все это было неправильно, но так случалось.
Здесь намечался похожий театр марионеток на заднем плане. Речь шла об играх власти и интригах, хорошем статусе учреждения, распределении должностей и зарплаты, и об огромных суммах поступаемых налогов, которые годами исчезали в клинике. Тот, кто имел к этому отношение, сидел на более толстом суке и Наташа, девушка с незатейливой короткой прической, восточноевропейскими чертами лица и веснушками на курносом носу, сидела на самом коротком из имеющихся сучков. Сирота без родственников, которая в течение уже десяти лет жила в психушке. Ее смерть никого не огорчала и в глазах многих политиков поднимала только лишнюю пыль. Пуласки считал по—другому.
Тем быстрее он должен был пробиться через гору дел, где хотел найти первые конкретные следы и связи, прежде чем Фукс позвонит снова. И это могло быть скоро.
«Складывай свои вещи и приезжай в участок. Я только что говорил с начальником полиции. Дело закрыто».
Пуласки чувствовал, что в этом учреждении что—то было недоброе. Ему нужно было посмотреть в глаза бородатому, циничному медицинскому директору Вольфу, чтобы узнать, что тот утаивал.
Когда в дверь постучали, Пуласки как раз тушил в пепельнице следующую сигарету.
Ханна на мгновение вздрогнула и отступила назад перед облаком дыма, а затем прошла с двумя толстыми папками в комнату, которую Пуласки вскоре переоборудовал в следственный офис.
— Вам нужно меньше курить.
— Спасибо, я знаю. Курение и астма уживаются как огонь и бензин – по меньшей мере, так говорит моя дочь. – Пуласки улыбнулся. Другие коллеги от души заливали свое разочарование и тяготы от работы, и уже к обеду были мертвецки пьяны. По крайней мере, он питался вегетарианской пищей, регулярно занимался спортом и не притрагивался к алкоголю. Вальтер обещал это своей дочери и придерживался этого. Как родителю одиночке ему приходилось идти на компромиссы. Единственным пороком оставались сигареты и черный кофе литрами – его способ справляться с профессиональной нагрузкой и частными ситуациями.
— Что есть для меня?
Ханна положила папки на стол.
— Поименный список всех служащих и пациентов с приложением основных данных.
— Это было быстро. Я не ждал даже шести часов, — ответил Пуласки. – Медицинские записи есть?
— Директор Вульф не выдает их на вынос.
Врачебная тайна! Пуласки придется надавить на прокурора. Ему необходимы карточки больных, в частности, карта больного Наташи Соммер.
— О скольких людях мы говорим? – спросил Пуласки.
— Двадцать врачей, четырнадцать терапевтов, двадцать санитаров и медицинских сестер, пять социальных работников, семьдесят пациентов и примерно десять человек обслуживающего персонала.
Хорошо запоминается! Пуласки открыл первую папку и раскинул на столе листы как игральные карты. Сто сорок человек. Фукс сказал бы о ста сорока свидетелях.
Пуласки считал по-другому.
Для него это были сто сорок подозреваемых.
Проверка досье ни к чему не привела. Наибольшее количество людей из прислуги: вахтеры, поварихи, садовники, электрики, уборщицы, жили поблизости от учреждения, в Дёлице, Кнаутхайне или Гросдеубене и уже минимум как по десять лет были заняты в «Каменном колоколе». С врачами-специалистами и терапевтами обстояло также. Большинство уже владели инвентарным имуществом. Напротив, у воспитателей и медсестер господствовали приход и уход. Казалось, в этой области было принято переходить из одного учреждения в другое, потому что перегорали.