В соседней комнате заплакал ребёнок. Хозяйка, извинившись, ушла, но тоненький захлёбывающийся плач не утихал.
— Давайте я попробую, хозяюшка, — сказал гость, появляясь в дверях.
— Да что уж, благородный господин… Я и сама как-нибудь, — смутилась та, но юноша уже присел у кровати.
— Ну, что ты? — мягко заговорил он, — Сон страшный увидел?
Мальчонка, всхлипывая, протянул:
— Да-а…
— Ты успокойся, маленький северянин. Как зовут тебя, скажи?
— Дарн, — мальчишка шмыгнул носом.
— Хорошее имя… Хочешь, Дарн, я расскажу тебе сказку?
— Хочу-у…
— Только уговор: больше плакать не будешь, да? Слушай.
«Дерево было юным. Никогда ещё не облетали его зелёные листья, и не знало оно зимы, и казалось ему — лето будет вечным. Но случилось так — холодный ветер прилетел и завыл: «Уйдёт тепло; серые тучи я нагоню, и снег покроет землю, и всё умрёт, и не будет видно Солнца!» И вот — затянуло тучами небо, и не стало солнца. А ветер зло смеялся и рвал ветви Дерева. Уныло и холодно было вокруг, и детёныши зверей, родившиеся летом, мёрзли и, не видя Солнца, плакали от страха и тоски. И подумало Дерево: «Всё лето Солнце грело меня, всё лето пило я его тепло и свет, его лучезарную благодать. Разве не живёт во мне сила Солнца?» И Дерево засветилось, отдавая весь тот свет, что летом подарило ему Солнце. Оно стояло, как золотой факел, и ветер утих, удивлённый. И зверёныши перестали плакать и дрожать, и хмурый день осветился радостью. Но вот — обессилело Дерево, опали его золотые листья, стекли на землю, как слёзы или пот тяжких трудов. Ушла из Дерева жизнь. И ветер устыдился. Пригнал он снеговые тучи и мягким белым покрывалом укутал Дерево в его смертном сне. И тишина стояла зимой, чтобы никто не смел потревожить Дерево, и тихо пел ему песни ветер…
Когда же Солнце набрало силу и разбудило Дерево, так сказало оно: «Отныне в тебе будет моё тепло и мой свет — для всех. Осенью ты всегда будешь светить, а зимой алым огнём сгорать в очаге, согревая сердца людские.» И стало по слову Солнца.
Оттого-то так хорошо у огня в зимние вечера, оттого всегда мы льём в огонь каплю масла или вина, бросаем кусочек янтаря или ароматной смолы, или пучок душистых трав — из почтения к Дереву, Солнцу и Огню. Оттого священным почитает Дерево Народ Тишины…»
Гость замолчал, а мальчик всё смотрел на него завороженными глазами:
— Как ты рассказываешь… — выдохнул он, наконец, — Там все такие, как ты?
— Где — там?
— Ну, там, где ты живёшь?
Юноша улыбнулся:
— Нет, не все. Там много людей гораздо лучше, чем я.
— Разве такое бывает? Как в сказке…
— Бывает, Дарн.
— Там твой дом?
— Нет. Теперь мой дом в другой земле.
— Расскажи… — попросил Дарн, не сводя глаз с юноши.
…Там звёзды — крупные и холодные, — висят так низко, что, кажется, до них можно дотронуться рукой. Там — белые светящиеся цветы, похожие на ломкие горьковатые звёзды. Там лёгкие высокие мосты над ледяной тёмной рекой: «Как чёрный хрусталь — видишь камень в моём кольце?» Там странные статуи — как сгустки звёздной ночи, и горы поют — нужно только прислушаться… Там крепость, словно высеченная из лунного камня, из застывших лучей луны, и уходящие в небо острые шпили, и хрупкие башни… Там звёздные туманы медленно текут с гор, там не бывает яркого солнца — днём небо затягивают облака, и солнце кажется огромным белым опалом…
— Я хочу видеть это. Можно? Можно я как-нибудь приду туда — к тебе?
Юноша покачал головой.
— Почему?
— Спи, Дарн. Я спою тебе песню — как поют в Земле-у-Моря, откуда я родом…
— Что там?
Хозяйка прислушалась.
— Поёт… Странный он какой-то… Может странствующий певец?
— Ну да! Меч-то — видела? Он — воин, и, видно, не простого рода: рукоять-то золотая.
— Волосы у него седые… с чего бы это? — хозяйка жалостливо вздохнула, — Ведь молоденький совсем…
— Видно, несладко ему пришлось. Говорил же — траур носит. Кто знает — может, Безымянный, не к ночи будь помянут, снова чуму на Гондор наслал, и его родители умерли…
— Бедненький, — женщина снова вздохнула.
…А в песне слышался шорох волн и крики чаек, шум ветра и людские голоса… Странная песня, каких не поют в Средиземьи; странная песня, какой не сложить даже Эльфам, ибо мало знают они о людских печалях… Непонятная и манящая, грустная и ласковая… И летят по волнам белые корабли под серебристо-зелёными парусами…