— И ты знаешь, как сотворить такое, Аннатар?
— Пока нет. Нужно искать.
Мы искали и спорили, рисовали — и рвали рисунки, мечтали, творили, забывая обо всем, теряя счет дням в горьком счастье поиска и непокоя…
Мы нашли: каждый — свое. Тиелперинкар хотел продолжить замысел Семи и вложить в свои кольца силу Начал — тех, что элдар почитают основой мира: Воды, Воздуха и Огня. Я же, возвращаясь к первоначальному замыслу, видел все яснее — нужно что-то иное.
Мастер уже показал мне образ своего замысла: огненный рубин в цветке червоного золота, небесный сапфир, который обнимали крылами два светло-золотых сокола… а я все не мог решиться, не мог поймать ускользающий призрак, тень мысли…
Но одно я знал твердо: Кольца должены быть одновременно-рожденными. Не отъединенность, не одиночеств-в-силе — единство и равенство круга, память и творение, путь…
Как Круг Девяти.
И Колец будет — девять.
Он плел Песнь Дороги из слов травы и знаков звездного пламени, и металл под его пальцами начинал обретать форму — день за днем, ночь за ночью, год за годом: черное железо, сталь и серебро… Келебримбор поглядывал на Аннатара не без тревоги: тот сильно похудел, осунулся, и только запавшие глаза горели прежним яростно-вдохновенным светом.
Они были почти готовы, все Девять, оставалось совсем немного — и тут я понял, что едва не совершил ошибку. Ошибку, которая стала бы непоправимой. Потому что с частью своей силы в каждое из Девяти я вкладывал часть себя самого — и те, кто надел бы их, со временем обречены были превратиться в мое подобие — в мою тень…
И замысел мой стал мне казаться почти неосуществимым.
Сильные худые пальцы сминали металл оправ, как мягкую глину: все было зря. Он так ничего и не сумел. Фаэрни уронил голову на руки и замер: навалилась усталость и смертная тоска, от которой хотелось бежать, бежать прочь, не разбирая дороги…
Все зря. Бесполезно. Бесполезно…
И тут ему показалось, что чья-то рука ласково и легко коснулась его плеча. С трудом он поднял словно свинцом налитую голову — в распахнутом окне на черном бархате ночи сияла Звезда.
И, судорожно вздохнув, он заговорил — словно рухнула какая-то преграда — сбивчивым, горячим шепотом, не отводя взгляда от звезды, мерцавшей в такт биению сердца; он говорил и говорил, и мир расплывался в его глазах, тонул в какой-то мерцающей дымке, и казалось уже — напротив за столом сидит он, тот, кого фаэрни уже не надеялся встретить никогда; Ортхэннэр только смутно различал лицо в звездном мерцании, но знал — Учитель смотрит на него с той бесконечной всепрощающей любовью, с тем удивительным, невыразимым словами пониманием, по которым так мучительно тосковал он все эти века — больше он не был один, их было — двое, танно-а-тъирни, и он торопился рассказать, выговориться, зная — и не веря, что все это морок, бред, наваждение, что не может, не может быть этой встречи вне времен и миров — он говорил и говорил, едва не плача от тоски, от щемящей боли обретения и потери, от горького счастья постижения… А когда он умолк, Учитель поднял обожженные ладони, и ярко вспыхнула в них искорка чистого голубоватого пламени — разгорелась — пламя взлетело жгутами, переплетаясь с какими-то тонкими хрустально-светлыми нитями, вбирая их в себя… словно сплетенные пальцы рук — пламя и тьма, и ветер, и песнь — вечно изменчивая, распадающаяся на тысячи голосов, шорохов, шелестов — снова сплетающаяся, сливающаяся в одно — ветер, поющий в сломаном стебле тростника — звон металла — звон струн — танец огня… живая душа билась в его ладонях — смятенная, еще не обретшая себя, лишенная цельности, лишенная имени — суть рождающейся души, рождавшейся для бесконечности пути — и тогда Ортхэннэр понял: именно так это и должно быть…
И жгучее благословенное пламя замысла начало разгораться в душе Ученика — еще мгновение, и он поймет, он увидит, и замысел, его замысел станет — явью…
И тогда Учитель поднял руку и легко, кончиками пальцев коснулся его лба.
…Очнулся фаэрни только наутро.
Тогда я понял, какими они будут — Девять. Мне показалось даже, что я видел лица тех, кому назначены эти Кольца — но это ушло, забылось, уснуло во мне. Может быть, навсегда. Теперь я знал: это как Сотворение. И поймал себя на том, что, плавя металл, шепчу про себя: вы будете подобны мне — но не такими, как я… не отражением, не тенью — иными… не орудиями, не слугами — учениками…