…и рванется бешеной спиралью время и пространство, и не станет ничего — ты и он, и этот взгляд. И тогда…
«Приветствую тебя… Единый. Ты — доволен?»
…ты сможешь переделать мир по своему образу и подобию.
Сможешь стать всесильным, великим Судией, Владыкой Судеб…
Но уже никогда — человеком.
И твое сердце умрет.
Ведь ты начнешь с того, что станешь вершить справедливость, покараешь подлецов и трусов, сметешь их с лика Арты, чтобы ни следа их не осталось, ни имен — так-уже-было…
…и боль твоя обратится в ненависть, и никому не будет пощады — они заплатят за все…
Но ведь можно и по-другому! Можно — вернуть время вспять, к тем векам, когда юный мир не знал ни войн, ни горя…
И — что ты сделаешь? Убьешь своего брата? — ты-то ведь не сможешь забыть, не станешь снова прежним восторженным фаэрни, ты будешь знать и помнить все, будешь направлять руку Учителя, предотвращать ошибки и беды…
Пока не решишь — неизбежно — что ты — выше его. Ты будешь непогрешим. Мудрый, всевидящий, всеведущий — Единый.
А, совершив ошибку — если ты еще будешь способен совершать ошибки — ты снова повернешь Время вспять. Ты будешь писать заново историю мира, ты один — непогрешимый, бессмертный, всесильный…
Никто не сможет помешать тебе. Будут — фигуры на шахматной доске. К чему скорбеть или радоваться? — начни все вновь, сделай другой ход…
Кто сказал, что нельзя изменить ни слова в Книге Памяти?…
А прискучит игра — смахни фигуры с доски.
Ведь только ты один не будешь совершать ошибок.
Единый.
— Нет… — одними губами.
«Не уничтожить. Никому — никогда — не надеть. Не будет единого владыки Арты. Не будет…»
Такое юное, светлое — смерть не стерла улыбки — лицо Келебримбора…
Он отвернулся и, сутулясь, шагнул прочь, сжимая в руке прекрасное и бесполезное кольцо.
Ледяное сердце
Сколько лет ему было тогда? Теперь уже трудно сказать, да и не важно это. Может, шесть, а может, семь… Он мало что мог потом вспомнить из той жизни. Глаза матери, руки отца… Все стерлось в памяти, размылось, исчезло.
…Его не постигла участь родителей. Почему государь Таp-Киръатан вдруг заинтересовался судьбой мальчика, не понимал никто; впрочем, не нашлось и тех, кто осмелился бы задать государю этот вопрос. Стало так — тот, чье желание было волей Валар для нуменорцев, изрек: «Дурная трава может еще дать благие всходы. Я принимаю это дитя под руку свою.»
… Длинная лестница, вьющаяся по склону горы, вела к вершине, открытой всем ветрам. Ветрам Манве. Где-то — казалось, бесконечно далеко — было море, ласковое и теплое, был Арменелос, Поднебесный Град, прекраснейший в мире, были белые дома и дворцы, тонувшие в зелени садов, был ветер, несший запах соли и водорослей, трав и цветов… Все это осталось — там, внизу. А здесь, на вершине, был только накаленный солнцем шероховатый камень под босыми ногами и невероятно глубокая и чистая эмалевая лазурь неба над головой.
Те, что сопровождали его, куда-то исчезли, и он остался один на один с этой холодной бескрайней лазурью, робко и недоуменно оглядываясь по сторонам. Потом, запрокинув голову, начал смотреть вверх, где медленно и величаво кружили Свидетели Манве. Он устал, он был напуган и растерян. Где мама? Отец? Зачем его привели сюда, почему оставили здесь одного?
Отец…
Он тихонько всхлипнул и прошептал куда-то вверх, в сияющую голубизну:
— Отец?..
Потом стал свет. Яркий, ярче самого солнца, он лился отовсюду, он казался живым, проникал в самую душу, вытесняя все, что было прежде. Ты избран, говорил этот свет, отныне ты — орудие Мое, меч в руке Моей, вершитель воли Моей.
Сияние переполняло его, и в сиянии этом слышался ему Голос, говоривший: Ты — избранник Мой. И не стало в мире ничего прекраснее и чище, не стало ничего выше — этого предназначения, и не стало более ни горя, ни сомнений, ни страха, ни любви, ни сострадания. Было высшее, совершенное счастье — быть одним с этой Силой, внимать этому Голосу, исполнять веление Его.
После он уже, наверное, не смог бы рассказать о том, что происходило с ним на вершине горы. Но сила, которой был Свет, осталась в нем, и сила эта со временем обратила его в подобие совершенного в своей чистоте кристалла льда.
У него не было детства. Не было юности. Сверстники сторонились его — ему не было до этого дела. Сам Тар-Киръатан занимался его образованием, подбирая в наставники лучших из лучших, словно бы этот, до поры никому не известный, мальчишка был принцем крови. Приемные родители относились к мальчику с плохо скрытой робостью; в другое время, возможно, это и показалось бы смешным — один из лучших военачальников Нуменорэ, и боится ребенка! — но слишком у многих приемыш вызывал сходные чувства; да и наставники его, вслух превозносившие успехи государева крестника, втайне побаивались его. Он знал об этом. Ему не было до этого дела, как не было дела и до того, что занимало его сверстников. Так должно быть. Ведь он избран для великого Служения.