Немного было равных ему в силе и ловкости, в искусстве владения оружием и в знаниях. Так должно быть. Разум его был холоден и чист, как отточенная сталь. Он был — лучшим. Им восхищались, ему завидовали, его ненавидели, перед ним преклонялись — но не любили. Никто. Никогда.
Впрочем, ему это и не было нужно. Он просто шел к своей цели. К своей?.. — нет, его вела иная Воля, ставшая отныне — его волей. Все, что противостоит этой Воле, все, что смеет противиться предопределению, должно исчезнуть. Перестать быть. Он никогда не был жесток, в нем не было ненависти к противникам — ибо нет врагов у меча, а лишь у руки, что держит меч. И тем больше был страх перед ним: не было у него слабостей, он не был подвластен страстям и человеческим чувствам.
Он просто не был человеком.
Вместе с чувствами, с памятью прошлого там, на вершине Менелтармы ушло, кануло в небытие и прежнее имя его. Ныне оно было похоже на сухой треск ломающегося льда — Хэлкаp. Великий воитель Нуменорэ, меч Единого.
Ледяное сердце.
Сам государь, вначале с любопытством и удовлетворением следивший за успехами юноши, теперь страшился его. Если бы Хэлкар пожелал того, ничто не смогло бы преградить ему путь к престолу — Тар-Киръатан слишком хорошо понимал это, понимал, что уже сейчас ничто не сможет противостоять силе Хэлкара. Но не в этом видел юноша свое предназначение. Хэлкар был — выше, ибо власть короля — от Манве, его же сила была — от Единого. Осознав это, государь успокоился. Правду сказать, избранник был неприятен ему; для Хэлкара люди были — фигурами, расставленными Единым на шахматной доске: король ничем не лучше пешки. И самому Тар-Киръатану не по себе становилось под спокойным взглядом ледяных глаз Хэлкара. Юноша не испытывал к государю ни благоговения, к которому король привык, ни благодарности, на которую, как полагал Киръатан, он был вправе рассчитывать: почтительность, продиктованная этикетом, не более. Король был безразличен Хэлкару, как безразличны были власть, почести и богатство, как безразлично было внимание прекраснейших и знатнейших женщин Нуменорэ, любая из которых была бы счастлива разделить с ним ложе, скажи он только слово. Иногда так и случалось — сколь бы ни был холоден и чист его дух, тело все же оставалось человеческим. Но ко всем попыткам этих дам занять хоть какое-то место в его сердце он относился с насмешливым равнодушием. Женщины временами нужны мужчине, как нужны пища, вода или сон. Не более.
Это не было презрением, не было и высокомерием. Он был просто — иным. Избранным. Единственным истинным вершителем воли Эру. Удача была ему во всем, за что бы он ни брался, что бы ни начинал, но это не вызывало в нем радости. Просто — так должно быть, ибо на нем — печать Единого. Что еще нужно смертному, чего еще может он желать? Что в сравнении с этим сокровища народов и престолы королей, что стоят они для того, кто избран самим Творцом, кто призван стать оружием в деснице Его? Ни смертный, ни бессмертный — никто не стоял между ним и Царем Царей. Даже Король Мира Манве не мог бы сравниться с тем, кому предначертано быть вершителем воли Единого Всеотца в Эндорэ — что ему земные владыки…
Он закалял свое тело, оттачивал разум — так закаляют и оттачивают драгоценный клинок из лучшей стали. В его душе не было нетерпения. Он знал — придет час, когда он станет вершить волю Единого в Эндорэ. Он исполнит то, для чего предназначен.
И час этот настал.
…Солдаты боготворили его. Они знали и верили — если их ведет Хэлкаp, значит, будет победа. Он был талисманом для них. И ему были странны своей жалкой беспомощностью попытки Низших сопротивляться. Он был непобедим, ибо он был — Меч Эру.
Смерть, котоpая для низших звалась Хэлкаp, не была жестокой. Непокорный обречен смерти, ибо непокоpность есть безумие. Безумие — мучение. Смерть — избавление от мук. Мужчина или женщина, ребенок или старик — безумец должен умеpеть. Миp создан Единым для pазумных.
Все же он был еще человеком. Мужчиной. Потому по его пpиказу ему иногда пpиводили женщин — молодых, кpасивых и высокоpодных. Не знавших дpугих мужчин. Да и кто бы осмелился предложить Хэлкаpу объедки? Он бpезгливо относился к южанкам, для него они были чуть лучше животных — но дpугих здесь не было. Эти женщины должны были быть благодарны ему за то, что им дарили еще один день жизни. Как и за то, что ни одна из них не доставалась потом солдатам. Он сказал однажды: «После меня их коснется только сталь».