Человек этот был на полголовы ниже ростом, чем Аргор. Смуглое точеное лицо, мужественно красивое, неподвижное, полное спокойной силы и достоинства. В самой простоте его воинского одеяния, манере поведения — сдержанно-аристократической, чувствовались властность и уверенность. Он был еще молод, даже по счету лет Средиземья. Длинные волосы цвета темного дерева с неожиданными светло-каштановыми прядями перехватывал на лбу тонкий золотой обод. Тяжелый плащ цвета алого пламени скрепляла на правом плече золотая? фибула с черной змеей с рубиновыми глазами.
По правую руку его, ближе к алтарю, стоял высокий сухощавый человек, совсем седой, с лицом, потемневшим от лет. Свободное черное одеяние до полу и вышитый на груди знак солнечного Ока выдавали в нем жреца. Таких было много убито по приказу Хэлкара, ибо ересь должна была быть выкорчевана. Понятно, что жрец не мог смотреть на нуменорца с приязнью. Презрение и какая-то брезгливая жалость читались на его лице, словно он смотрел на слабоумного уродца.
Зато третий — явный воин по призванию, лет пятидесяти, невысокий, худой, с короткой седой бородой, был готов убить нуменорца, такой ненавистью горели его желто-карие глаза.
Саурон заговорил.
— Я привел его. Осталось ли ваше решение в силе?
Воин в алом плаще проговорил на хорошем нуменорском:
— Да, Посланник. Ему мы не можем доверять. Но мы верим тебе. Если ты наложил на него чары, и он послан тобой помочь нам — мы принимаем его.
— Но я дал ему слово, что ему не причинят зла.
Воин усмехнулся.
— Что есть зло? Что есть зло для него? Может, даже его жизнь станет ему злом?
— Ты умеешь задавать вопросы.
Нуменорец со странным чувством надежды смотрел на говорившего. Он инстинктивно чувствовал в нем опору — скорее, слабую надежду на это.
— Я тоже дал слово, Посланник. Его жизнь и честь в безопасности, если он сам не запятнает себя изменой.
— Он даст слово.
— Сейчас его слово ничего не значит.
— Я дам за него слово.
— Это слово мы примем. Прости за дерзость, но за мной целый народ. Я не могу рисковать.
— Ты поступаешь верно.
Майя подошел к огню и протянул руки поверх пламени.
— Этим чистым огнем клянусь, что этот человек отныне будет верно служить мечом и разумом народу Ханатты. Я, Саурон, сказал слово. Да покарает меня Солнце, если слово мое ложно!
— Я, Керниэн, слышал твое слово, Саурианна, и принимаю его. Да будет по слову твоему.
Над огнем двое соединили свои руки в знак клятвы.
«Как он не чувствует холода? Его руки — лед…» — отрешенно подумал нуменорец.
— Теперь ты, нуменорец, подай руки в знак верности сыну короля.
Он перешагнул луч, словно отсекал за собой прошлое, и вложил руки в ладони Керниэна. Руки южанина были жестки, и явно ему было неприятно это прикосновение. И отступил Саурон в другую половину зала.
— Я сделал что мог, Керниэн. Теперь прощайте. Прощай, Аргор. И помни — ты вернешься.
Он исчез так быстро, что всем показалось — ветер, черный ветер влетел в дверь и унесся вмиг…
— Следуй за мной… Аргор, — бесстрастно произнес принц. — Со мною будешь ты вести дела войны. А Ингор будет твоим телохранителем.
Седой воин коротко кивнул.
Да, этот будет беречь его как зеницу ока. Телохранитель. Надсмоторщик. И без раздумья перережет ему горло при малейшем подозрении… И будет прав.
— Язык наш ты узнаешь от (?).
Принц уважительно склонил голову, говоря о жреце.
— Мы должны идти.
Принц повернулся и пошел ко входу. Аргор последовал за ним под бешеным взглядом Ингора и презрительным — жреца. Путь перерождения начался.
В первые дни он пытался не думать ни о чем, да и вряд ли смог бы. То холодное отчуждение и ненависть, что окружали его здесь, почти полностью поглощали все его силы. Он еле-еле мог держаться спокойно, хотя бы внешне.
Раньше Хэлкар упивался своим одиноким величием; отчуждение, смешанное с благоговением, возносило его над людьми. Теперь Аргор переносил одиночество с трудом. У него больше не было поддержки в ощущении своей избранности и благосклонности божества. Аргор был один. И поддержки не было ему ни от кого, и божество покинуло его. В основном он лежал лицом к стене в отведенных ему покоях в цитадели небольшого города в предгорьях. Он боялся выходить к людям. И виделись с ним только жрец и телохранитель.
Ингор мало говорил с ним, словно опасаясь, что его ненависть выплеснется наружу. Но однажды это случилось. Уже несколько недель Аргор жил в добровольном заточении, познавая азы языка Ханатты, причем весьма усердно, чтобы хоть этим занять безнадежно-ужасающую пустоту души.