Туманная горная долина вновь смыкается узким проходом. Все ближе цель, все горячее железный наконечник со знаком Ока. Все меньше сил у короля. Одежда его — лохмотья, он почти бос, лицо почернело от солнца и пыли, и лишь черные глаза горят упрямо. И он идет, уже почти ничего не видя, ибо не гаснет надежда в сердце его.
Словно призрак, встал из тумана всадник на вороном коне, и стальной венец венчает его гордую голову. Надменно и холодно его красивое лицо, насмешливо смотрят светлые глаза, ибо запыленный оборванец в лохмотьях носит на голове тонкий серебряный венец, и драгоценный меч с витой серебряной рукоятью на поясе его.
— Остановись. Кто ты таков, и что ищешь в земле Мордор?
Гордостью вспыхнули глаза короля.
— Я не привык отвечать первому встречному!
— Мне ты ответишь, ибо я страж этой земли.
— Прочь с дороги!
Взвизгнул обнаженный меч. Всадник коротко усмехнулся и поднял правую руку. И меч страны Ана, вспыхнув, рассыпался звенящими искрами. Король побледнел от унижения и досады.
— Кто ты и куда идешь?
Молча вынул король стрелу из-за пазухи и подал всаднику. С любопытством посмотрел тот на стрелу, затем на пришельца, и улыбка его сменилась озабоченностью:
— Ты пришел верно. Следуй за мной.
Досадно было королю идти пешим и безоружным, но сдержал он свой гнев и гордость, ибо судьба страны Ана лежала на плечах его.
Зал пел. Тихо-тихо, еле слышно. Спокойно и печально стало молодому королю, и отчаяние его сменилось надеждой. Только сейчас он ощутил, насколько устал. И под бременем беды своей и усталости склонился он к ногам того, кто сидел перед ним на простом высоком троне из черного камня, на чьем челе был узкий венец со светлым камнем.
Черный мудрец держал в руках древнюю зрячую стрелу и смотрел в лицо короля — измученное и упорное с черными глазами и твердым ртом, с упрямо сдвинутыми прямыми черными бровями. Король говорил, и тревога просыпалась в душе Черного мудреца, и сочуствием светились холодные глаза стража Мордора.
— Ты слышал все. Помоги моему народу. Бери все, что хочешь — помоги. Жизнь моя пусть будет жертвой тебе. Помоги! Если хочешь — рабом стану твоим. Помоги!
— Не унижай меня. Мне не нужны рабы. Если бы я мог, я бы помог тебе, государь. Но, боюсь, это не под силу мне.
— Но кто же тогда поможет!
— Был давным-давно в Арде один… человек. Он мог.
— Но где же он? Может, он поможет…
— Он ушел… Он не успел… Он знал о тварях, подобных той, что живет на плоскогорье Уртуган-ана. И для борьбы с ними создал он драконов, существ великой силы и мудрости. Но ушел он давно. А драконов ныне мало, и большинство из них выродились, забыв о предназначении своем, и сами стали опасны…
— Значит, все… Нет надежды. Прости меня, мудрый, но я должен идти. Может, боги будут милостивы ко мне. Я вызову Ужас на поединок — может, удастся… Прощай.
Волоча ноги, словно старец, пошел король к двери.
Но страж преградил ему путь.
— Остановись. Ты дерзок и горд, человек. Выслушай сначала.
— Будь у меня меч, ты не посмел бы так говорить со мной, — скрипнул зубами король.
— У тебя будет меч, и многое другое, король, — негромко сказал мудрец. — Останься. Ты победишь Безымянный Ужас. Теперь я вижу.
— Я? Я — простой смертный человек? Если даже ты не в силах, то как…
— Ты. Смертный человек. Ибо людям, только людям дано менять судьбы Арды. А ты силен сердцем, король, и ни ты, ни я не знаем всей твоей силы. Останься. Все, что знаю и умею — отдам тебе. Ты победишь.
— Как долго тебя не было, сын мой… Ты все тот же и — другой. Люди с трудом выдерживают твой взгляд…
— А ты, мама?
— Я — мать. Каким бы ты ни стал, ты для меня все тот же мальчик, все горести и радости которого я знаю как свои.
— Мама… Четыре года… Каждый день мучителен — время против меня. Я должен спешить.
— Мальчик мой, послушай меня. Может, оставишь все как есть? Ведь когда еще настанет конец! Ты спокойно проживешь свою жизнь, и дети твои, и внуки… Еще много лет, много веков впереди…
— Что ты говоришь, мама! Разве можно жить спокойно, зная, что обречены младенцы во чревах матерей, что все деяния, устремленные в грядущее, бесполезны, что напрасно все, для чего живет человек? Что скажут люди, видя меня в веселье и праздности? И я буду жить, заливая свой звериный страх вином и глуша стоны еще неродившегося и обреченного не родиться, пьяной музыкой пиров?