Леон улыбнулся, представляя, как Готфрид себе воображает этот нелюдимый народ.
-- Нет, ничего подобного я не видел. Не знаю, каковы другие из ее рода, но та древница была обычной девушкой, почти что нашей расы, разве что кожа зеленая. Одета была в латы из коры их знаменитого дуба, на голое тело. Вероятно, издалека и с перепугу можно и правда подумать, что у них такая кожа. Рога на голове и правда были, только вот это только шлем к которому крепились оленьи рога. Я не услышал и не увидел, как она ко мне подкралась. Вероятно, я был слишком увлечен созерцанием красоты вокруг. Я лишь спросил, как ей удалось подкрасться ко мне так близко, а она посмотрела на меня загадочным взглядом и ответила: "У тебя столь большое сердце, что оно застилает тебе взор".
-- Так-так! -- Готфрид даже притормозил Гермеса. -- А с этого момента поподробнее, прошу! Что было дальше, не томи же лев! -- глаза Готфрида засияли, а лицо озарила улыбка, на которую он всегда был щедр.
Леон лишь меланхолично улыбнулся, посмотрев на друга и ответил:
-- Древница добавила: "Но помни, что чем больше сердце, тем легче его ранить".
Улыбка сошла с лица юноши так же быстро, как и появилась.
-- Брр, мрачная девица! Хмурость женщину не красит, лишь улыбка... ну и фигура, и еще пара вещей, если подумать. -- рыцарь задумался. -- Жуткое это место, как вспомню о том, что они похищают маленьких девочек, так оторопь берет. Поднимать руку на ребенка, ух! У меня аж кровь закипает! В такие моменты я начинаю думать, что двухдневную войну можно было и затянуть...
-- Прошу, не будь как все, не суди сгоряча, Готфрид. Это дело неясное, одни говорят, что бедные семьи неспособные прокормить своих детей, продают девочек древницам. Другие молвят, что древницы просят отдать лишь тех девочек, которых одолела неизлечимая хворь. Как на самом деле, никто толком и не знает, но предполагают, как это водится, -- худшее.
-- Клянусь всем выпитым мною вином, как ты их лихо защищаешь! Поди охмурила тебя та защитница рощи, а?
-- Я не защищаю их, а следую добродетелям, которые мы поклялись нести в мир, я за справедливость, мой друг. Пока не доказана вина древниц не пристало благородным эквиларам дурно говорить о барышнях.
-- Твоя правда.
Рыцари проезжали мимо пахотных полей и мельниц. Желтые колосья ржи мерно покачивал ветер. Чуть дальше, желтым океаном до самых краев южного тракта которым ехали рыцари, распростерлись заросли подсолнухов. Леон втянул воздух полной грудью и произнес:
-- Как же прекрасна жизнь! Ты чувствуешь этот запах в воздухе?
-- Навоза и прелой травы?
-- Да нет же! Запах перемен, приключений и новых горизонтов, весь мир теперь перед нами и нас ждет столько всего неизведанного!
Вдоль тракта возвышались гигасы, щедро даруя рыцарям тень и спасая от палящего солнца. Княжество Линденбург буквально расцветало летом пышной листвой, кустами и травой. Это был зеленый край, сплошь в лесах, лесопилках, да фермерских полях. Зеленее него не сыскать во всем Астэриосе, чего уж говорить про северные края. А ведь это еще лето! Осенью Линденбург тонул в ослепляющем океане золота, покрытый множеством огромных листьев и начиналось празднование Златницы. Во время нее в княжество съезжались творцы всех мастей: от трубадуров и музыкантов, до живописцев и скульпторов. Люди одевали огромные листья гигасов как плащи, водили хороводы и плясали вокруг кострищ, сжигая сухую листву. Тем самым они в последний раз радовались уходящему теплу, попутно расчищая земли и дороги от лиственных завалов. Творцы и артисты тратили баснословные деньги на то, чтобы купить самые редкие листья -- листья дуба. Ходило поверье о том, что проходивший в плаще из такого листа всю Златницу, добьется невиданного успеха и мудрости в своем ремесле.
Тем временем солнце вальяжно катилось по небесной синеве и время близилось к полудню. По правую руку от рыцарей, сквозь редеющий лес виделись просторные луга, где паслись завры. Тот вид завров, что сейчас могли наблюдать рыцари, был самым крупным в Линденбурге, их называли -- длинношеи или длиннохвосты, кому как больше нравилось. Размеры этих животных могли достигать тридцати метров в длину, из них большая часть приходилась на шею и хвост, от того и такие прозвища. Ростом они не превышали пяти метров, а тело было самой массивной и крупной их частью. Чего только стояли толстенные ноги, похожие на колонны. С десяток этих животных сейчас брел по зеленым лугам, вытягивая длинные шеи и общипывая листву с редких на лугу, деревьев.
-- Ну и жарища! - негодовал Готфрид, утирая пот со лба. -- клянусь жареными цыплятами в своей седельной сумке, если бы можно было бросить вызов солнцу, я бы немедля заставил его прекратить нас жарить.
-- И как бы ты с ним сразился, окажи солнце тебе честь поединком? -- осведомился Леон.
-- Ха! Да проще простого мой друг, -- на что моему клинку крылья! Метну его в небеса точно серебряную молнию, и умчится мой ворон ввысь, разя небесный золотой щит, что пышет на нас жаром с неистовством дракона. -- отшутился Готфрид в высокопарной манере друга, а уже про себя добавил:
"Обложил бы по полной я этого круглого наглеца крепким словцом, ответить-то ему нечем!"
Подобная манера речи была присуща многим эквиларам, любящим потягаться силами не только в схватке, но и риторике. Обладая душой неисправимого романтика, для Леона такие выражения были скорее обыденностью, но для него одного. Готфрид же прибегал к такого рода фразам много реже, отдавая предпочтение шуткам и подтруниванию в целом. Леон о чем-то задумался, а чуть погодя спросил:
-- Ты уже дал имя своему мечу?
-- Ничего не приходит в голову, а ты?
-- Полночи терзался в сомнениях, но все-таки выбрал имя.
Готфрид присвистнул и вопрошающе посмотрел на друга.
-- Розалинда, -- ответил Леон и достав меч, поднял его в воздух, сквозь мельтешащие тени листвы просочился солнечный свет и забегал по гладкому и чистому лезвию.
-- Полагаю в честь твоих любимых цветов и герба дома?
-- Лишь отчасти, еще и в честь Розалинды Люпьер. Моего предка по материнской линии... мне порой кажется, что моя любовь к розам передалась от этой женщины.
-- Ты не рассказывал о ней раньше.
-- Признаюсь и думать не смел, что тебе это будет интересно.
-- Еще как! Мне все интересно, что с тобой связано, мы ведь друзья, верно? Ты ведь и сам интересовался моими делишками, хе-хе.
-- Ты прав, мой друг. Что ж, изволь выслушать историю. Как и моя матушка, Розалинда была уроженкой Линденбурга, с северо-западного края нашей провинции. Со слов бабушки у нее был прекрасный сад с голубыми розами. В те времена северяне часто совершали набеги на наши земли с моря. Главе дома, Раймунду Люпьер приходилось отбиваться от них силами своей дружины. В одном из таких боев он и погиб, а все хозяйство легло на плечи Розалинды. -- Леон снова задумался, скорбно думая о том, что чувствовала та женщина и как справлялась со всем. Думая об этом ему хотелось оказаться в прошлом и защитить эту смелую женщину, сражаться с захватчиками, не зная страха и пощады.
-- Видимо тогда прекрасному саду конец и пришел? -- мрачно предположил Готфрид, как ему казалось, очевидное.
-- Напротив. Розалинда не бросила сад, она вела все хозяйство и продолжала ухаживать за садом пуще прежнего, чтобы ее ухоженный и цветущий сад издалека говорил любым захватчикам, что женщины в роду Люпьер не сдаются и не уступают мужчинам. Розалинда взялась за меч, чтобы встать во главе дружины своего мужа и поменяла родовой герб. Так к воткнутому в траву мечу, добавилась обвивающая его голубая роза.
-- Выходит герб твоего дома корнями уходит в прошлое по материнской линии? Ну и дела, мой друг, а ты еще говоришь, что мне это было бы неинтересно. Стыдно даже, столько лет тебя знаю, а историю эту слышу впервые. Позволь спросить, а что же стало с гербом твоего отца?
Леон рассмеялся.
-- Я уже заинтригован!
-- Отец никогда не любил то, что там изображено и он с радостью принял герб моей матери как герб дома Бертрам.
-- Теряюсь в догадках, что же там было изображено? Собачье гузно? Прости за столь резкую крайность.
-- Отец не хотел говорить, и я с трудом узнал правду от матери -- рыцарь... верхом на осле.