17 (29) ноября. Началось польское восстание.
36
1830. Тетрадь стихотворений Лермонтова озаглавлена: «Разные стихотворения. (1830 год)». В этой тетради 1830 г. датированы стихотворения: «(В Воскресенске). (Написано на стенах <пустыни> жилища Никона) 1830 года»; «Кладбище. — (На кладбище написано) 1830»; «К***» («Не думай, чтоб я был достоин сожаленья»); «Дереву».
Лермонтов, АН СССР, т. I, с. 115 и 403, 126 и 405, 133, 135; т. VI, с. 391.
«1830 года». Датирована драма «Menschen und Leidenschaften».
Лермонтов, АН СССР, т. V, с. 725.
1831
12 января. В Московском университете возобновились занятия, «но лекции как самими профессорами, так и студентами посещались неаккуратно».
С. П. Шевырев. История Московского университета. М., 1855, с. 557; П. Ф. Вистенгоф. Из моих воспоминаний. ИВ, 1884, т. XVI, кн. 5, с. 331.
28 января. Духовное завещание Юрия Петровича Лермонтова.
«Благодарю тебя, бесценный друг мой, за любовь твою ко мне и нежное твое ко мне внимание, которое я мог замечать, хотя и лишен был утешения жить вместе с тобою.
«Тебе известны причины моей с тобой разлуки, и я уверен, что ты за сие укорять меня не станешь. Я хотел сохранить тебе состояние, хотя с самою чувствительнейшею для себя потерею, и бог вознаградил меня, ибо вижу, что я в сердце и уважении твоем ко мне ничего не потерял.
«Прошу тебя уверить свою бабушку, что я вполне отдавал ей справедливость во всех благоразумных поступках ее в отношении твоего воспитания и образования и, к горести моей, должен был молчать, когда видел противное, дабы избежать неминуемого неудовольствия.
«Скажи ей, что несправедливости ее ко мне я всегда чувствовал очень сильно и сожалел о ее заблуждении, ибо, явно, она полагала видеть во мне своего врага, тогда как я был готов любить ее всем сердцем, как мать обожаемой мною женщины! ..
«Для законного и справедливого дележа не разделенного еще между мною и тремя сестрами моими имения, долгом почитаю объяснить теперь тебе мою волю, а именно: сельцо Любашевка (Кропотово тож) составляет все наше недвижимое имение, в коем считается по 7-й ревизии 159 мужск. пола душ: из числа сих душ по 4 мужск. пола дворовых людей отделены еще покойной матерью моей каждой сестре и числятся за ними по ревизии, следовательно, остается 147 душ. Сие число должно быть разделено пополам между тобою, любезнейший сын мой, и тремя сестрами моими Александрою, Натальею и Еленою, которые между собою разделят по равной части: движимость, находящаяся в доме, должна быть отдана трем упомянутым сестрам. Предоставить им право жить по смерть их в сем доме и быть опекуншами или попечительницами.
«Имение сие заложено в опекунском совете, и поэтому долг ляжет на число доставшихся каждому душ. Кроме сего, еще имеется на мне партикулярного долга три тысячи пятьсот рублей…, которые и прошу заплатить из имеющихся двенадцати тысяч рублей в долгах по заемным письмам… Из остальных же, за уплатою моего долга восьми тысяч пятисот рублей, определяю четырем сестрам моим, полагая в том числе и замужнюю Авдотью Петровну Пожогину-Острашкевичеву, каждой по две тысячи рублей ассигнациями, а остальные пятьсот рублей отпущенному на волю сестрою моею по крестном отце Петрову».
В. М. Цехановский. Завещание Юрия Петровича Лермонтова ИВ, 1898, т. LXXIV, кн. 10, с. 395–397; Щеголев, вып. I, с. 65–68.
Январь. Стихотворение «Редеют бледные туманы» озаглавлено: «1831-го января».
Лермонтов, АН СССР, т. I, с. 175, 350 и 415.
6 марта. Вышел последний номер «Ведомостей о состоянии города Москвы». Эпидемия холеры прекратилась.
16 марта. История с проф. М. Я. Маловым в Московском университете.
«Малов был глупый, грубый и необразованный профессор в политическом отделении. Студенты презирали его, смеялись над ним…
«Вот этот-то профессор… стал больше и больше делать дерзостей студентам; студенты решились прогнать его из аудитории… У всех студентов на лицах был написан один страх: ну, как он в этот день но сделает никакого грубого замечания. Страх этот скоро прошел. Через край полная аудитория была непокойна и издавала глухой, сдавленный гул. Малов сделал какое-то замечание, началось шарканье.
«„Вы выражаете ваши мысли, как лошади, ногами“, — заметил Малов, — и буря поднялась, свист, шиканье, крик: „Вон его, вон его! Pereat,!“. Малов, бледный, как полотно, сделал отчаянное усилие овладеть шумом, и не мог; студенты вскочили на лавки. Малов тихо сошел с кафедры и, съежившись, стал пробираться к дверям; аудитория — за ним, его проводили по университетскому двору на улицу и бросили вслед за ним его калоши… Университетский совет перепугался и убедил попечителя представить дело оконченным и для того виновных или так кого-нибудь посадить в карцер».