8 июля. Лермонтов начал лечение Калмыцкими ваннами в Железноводске.
Запись в «Книге дирекции Кавказских минеральных вод на записку прихода и расхода купальных билетов и вырученных с гг. посетителей денег за ванны на щелочно-железистых водах в Железноводске. На 1841 год» (л. 6, №№ билетов: 146, 147, 148 и 149). Ср.: Вс. Апухтин. Новейшие сведения о последних днях пребывания М. Ю. Лермонтава на КМВ (По новооткрытым документам Архива Упр. КМВ). В кн.: Пятигорье — Лермонтову. Литературный сборник, посвященный памяти М. Ю. Лермонтова. К 82-летию со дня смерти. Первое чествование за время после революции. Под общей редакцией M. И. Санаева. Пятигорск, 1923, с. 58–65. Воспроизведение записи (ныне утраченной) — там же, на с. 59.
8 июля. Вечером Лермонтов и его друзья дали пятигорской публике бал в гроте Дианы возле Николаевских ванн.
РА, 1874, кн. 2, с. 684–687; PA, 1889, кн. 2, с. 316; PC, 1892, т. 73, кн. 3, с. 766–769; Щеголев, вып. II, с. 196–200; ЛН, т. 58, 1952, с. 468 и 475.
«Гвардейская молодежь жила разгульно в Пятигорске, а Лермонтов был душою общества…
«В июле месяце молодежь задумала дать бал пятигорской публике… Составилась подписка, и затея приняла громадные размеры. Вся молодежь дружно помогала в устройстве праздника, который 8 июля и был дан на одной из площадок аллеи у огромного грота, великолепного украшенного природой и искусством… Лермонтов необыкновенно много танцевал, да и все общество было как-то особенно настроено к веселью». (Н. И. Лорер. Записки декабриста. Соцэкгиз, М., 1931, с. 258).
«Мы сговорились, по мысли Лермонтова, устроить пикник в нашем обычном гроте у Сабанееевских ванн… На это князь <Владимир Сергеевич Голицын> предложил устроить настоящий бал в казенном Ботаническом саду. Лермонтов заметил, что не всем это удобно, что казенный сад далеко за городом и что затруднительно будет препроводить наших дам, усталых после танцев, позднею ночью обратно в город. Ведь биржевых-то дрожек в городе было 3–4, а свои экипажи у кого были? Так на повозках же тащить? „Так здешних дикарей учить надо!“ — сказал князь. Лермонтов ничего ему не возразил, но этот отзыв князя Голицына о людях, которых он уважал и в среде которых жил, засел у него в памяти, и, возвратившись домой, он сказал нам: „Господа! На что нам непременно главенство князя на наших пикниках? Не хочет он быть у нас, — и не надо. Мы и без него сумеем справиться“. Не скажи Михаил Юрьевич этих слов, никому бы из нас и в голову не пришло перечить Голицыну; а тут словно нас бес дернул. Мы принялись за дело с таким рвением, что праздник вышел — прелесть». (Н. П. Раевский. Рассказ о дуэли Лермонтова. Запись В. Желиховской. «Нива», 1885, № 7, с. 167–168).
9 июля. Чешский писатель В. Ганка на титульном листе сборника своих песен сделал дарственную надпись: «Г-у Лермонтову по перечитанию его стихотворений. Прага ческа, 9 юлия 1841. Вацлав Ганка». Этот подарок чешского поэта до Лермонтова дойти не успел.
Подлинник хранится в Библиотеке ИРЛИ (22 2/29); ср.: Описание ИРЛИ, с. 167; воспроизведение см.: ЛН, т. 43–44, 1941, с. 155.
12 июля. Подорожная, выданная Лермонтову 10 мая 1841 г. в Ставрополе, явлена к выезду в Пятигорском комендантском управлении и в книгу под № 40 записана плац-адъютантом Сидери.
ИРЛИ, ф. 524, оп. 3, № 16, л. 81; воспроизведение см.: ЛН, т. 43–44, 1941, с. 78.
13 июля. Столкновение между Лермонтовым и Мартыновым на вечере в доме Верзилиных.
РА, 1872, кн. 1, с. 209–210; PA, 1889, кн. 2, с. 316; PC, 1892, т. 73,кн. 3, с. 766–767; Щеголев, вып. II, с. 201–206.
«13 июля собралось к нам несколько девиц и мужчин, и порешили не ехать на собрание, а провести вечер дома… М<ихаил> Ю<рьевич> дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировав, уселись мирно разговаривать. К нам присоединился Л. С. Пушкин…, и принялись они вдвоем острить свой язык à qui mieux <наперебой>… Ничего злого особенно не говорили, но смешного много; но вот увидели Мартынова, разговаривающего очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счет, называя его „montagnard au grand poignard“32 (Мартынов носил черкеску и замечательной величины кинжал). Надо же было так случиться, что, когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово „poignard“ разнеслось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошел к нам и голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову: „Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах“, и так быстро отвернулся и отошел прочь, что не дал и опомниться Лермонтову, а на мое замечание „язык мой — враг мой“, М<ихаил> Ю<рьевич> отвечал спокойно: „Ce n’est rien; demain nous serons bons amis“.33 Танцы продолжались, и я думала, что тем кончилась вся ссора. На другой день Лермонтов и Столыпин должны были ехать в Железноводск. После уж рассказывали мне, что, когда выходили от нас, то в передней же Мартынов повторил свою фразу, на что Лермонтов спросил: „Что ж, на дуэль что ли вызовешь меня за это?“ Мартынов ответил решительно: „Да“, и тут же назначили день». (Э. А. Шан-Гирей. Воспоминания о Лермонтове. РА, 1889, т. 2, с. 315–316).