Вспоминаю еще, как иногда я нервничал при мысли, что на сей раз она на себя напялит, ибо в том критическом возрасте между тринадцатью и шестнадцатью (естественно, это лишь приблизительные границы) она часто умудрялась надевать совершенно сногсшибательные вещи, в которых иногда походила, с позволения сказать, на шлюшку, и мне с трудом удавалось сдерживать себя, чтобы не взорваться и не сказать ей об этом. И что люди оглядываются на нас. Сын со мной не ходил, но, признаться, не потому, что стеснялся Ренатиных шмоток, а потому, дескать, что не может смотреть на мое "токование". Он, натурально, перебарщивал, ибо ни о каком "токовании" речь явно не шла, а то, что я, как отец, после двухнедельного перерыва страшно радовался своей дочери, - вещь, думаю, вполне естественная. Напротив, я никогда не позволял себе прилюдно гладить ее по голове - у нее была буквально аллергия на это, а поцелуя удостаивался лишь тогда, когда при нашей встрече или прощании сам напрашивался (максимум еще вечером перед сном, но для этого она должна была быть в хорошем настроении). Естественно, я понимал, что для молодой девушки уик-энд, проведенный с тридцатипятилетним "старцем", удовольствие небольшое, и потому всегда старался организовать для нее какую-нибудь программу. Мы ходили в кино, естественно, на Петршин и в зоопарк, я доставал билеты в театр и типа того.
Однажды мы пошли кататься на лодке на Славянский остров, но Рената была все время замкнутой и противной и только потом дома объяснила мне, что ей мешала моя форма, которую в тот день я не успел переодеть, ибо в части у нас была генеральная инспекция. Естественно, я мог понять чувства четырнадцатилетней девочки, но, с другой стороны, поверьте мне, мало приятного, когда вы вдруг обнаруживаете, что ваш ребенок стыдится того, чем вы занимаетесь, и даже говорит вам, что вы похожи на "капитана Коркорана". С тех пор я следил за этим и ходил только в цивильном, хотя мой цивильный костюм она также часто критиковала. Заказал я как-то столик в одном дорогом ресторане, но она сказала, что из-за "похоронной пары", которая на мне, она со мной никуда не пойдет. Однако на мне был выходной темно-синий костюм, и я действительно не понимал, что ей в нем не по нраву. С этими ресторанами в те ее годы я вообще нахлебался. Если когда-нибудь, к примеру, Рената и соглашалась пойти со мной на праздничный обед или ужин, то по дороге туда съедала две порции мороженого и еще орешки в сахаре, так что в конце концов я все равно ел один, а она лишь сидела, играла с ножом и вилкой и скучала. А об ее диетах и говорить не приходится - одно время она день за днем ела только овощные салаты и подобные глупости, хотя была такой худущей, что, глядя на нее, сердце кровью обливалось. А когда я пытался разумно ей объяснить, что она совершает огромную ошибку, ибо все еще развивается и ее организм требует гораздо более разнообразной и богатой пищи, она сердито затыкала уши. Тем самым, однако, не хочу сказать, что мы с Ренатой не провели уйму прекрасных выходных дней, когда, например, отправлялись в долгие вечерние прогулки по Старому Месту и Малой Стране, где Ренате, естественно, очень нравилось, ведь она была, как и всякая молодая девушка, "романтической душой" и иногда даже брала меня за руку. По субботам мы ходили плавать в бассейн "Славии", а по воскресньям с утра Рената обычно готовила обед.
Но вы можете представить себе "обед", приготовленный неопытной тринадцатилетней девочкой: (Сейчас она готовит уже хорошо, а тогда ее "обеды" нельзя было есть, но в отличие от сына я всегда пересиливал себя и еще старался хвалить ее.) В первый год после развода она еще спала в моей постели и всегда, перед тем как уснуть, склоняла голову к моему плечу, а я наблюдал, как она тщетно и так забавно борется с сонливостью. Наконец она засыпала, а я еще долго бодрствовал: слушал ее дыхание, дышал ароматом ее волос, и после всего того, что пережил до развода и потом, испытывал такой покой и мир, что не могу даже описать это.
6.
Эге, не забыть бы мне про мертвяка-критика: не поверите, но через пару-тройку недель этот смрад из подвала начал помаленьку улетучиваться, а месяца через два исчез напрочь. Офигеть можно! Думаю, скорей всего его сожрали крысы (любопытно было бы знать, не проснулся ли в них от этого так называемый критический дух и не взялись ли они остальным крысам вдалбливать, какой пражский водосток загажен художественно правильно, до глубины, а какой - всего лишь поверхностно, вот это и вовсе был бы прикол!).
Стало быть, единственная вещь, что в нашем доме воняет, это фатеровы майки, которые он всегда после своей домашней культуристики вешает в ванной комнате на сушилку. Они висят там постоянно, ибо наш фатер тренируется ежедневно. А тренируется он ежедневно с ранней юности, чтобы не быть слюнтяем и не бояться чертей (посему дед с бабушкой и отдали его в высшую военную школу - думали, армия сделает из него мужика, который уже не станет залезать под стол при виде черта с Микулашем. Эта цель была достигнута, в натуре, только отчасти: хотя черта с Микулашем папахен теперь проглатывает спокойно, зато всякий раз залезает под стол, когда сестрица приводит в дом какого-нибудь нового трахаля).
Папахен укрепляет мышцы и нынче, невзирая на то, что у нас в гостях Синди.
- Ты когда-нибудь слышал слово "гостеприимство"? - говорю я этому чудику, когда он, раздевшись перед нами, остался в одних трусах.
- Через двадцать минут я в вашем распоряжении! Он не дал сбить себя с толку и нормально пошел упражняться.
Словом, у старого холостяка свои твердые установки, и нам с Синди ничего не остается, как сидеть ожидаючи в гостиной и слушать, как в соседней комнате он пыхтит перед открытым окном. Временами слышно, как звякают гантели.
- Идиот, правда? - говорю я, чтобы оживить разговор.
- Нет, - защищает его Синди, в натуре, - мне нравится, когда у мужчины муксулы.
- Мускулы.
- Мус-ку-лы, - старательно повторяет Синди.
Папахен возвращается примерно часа через пол. К счастью, он принял душ, но, к сожалению, и побрился и навонял этим мерзопакостным питралоном, который считает, в силу своей ограниченности, непревзойденным по благоуханию косметическим изделием для мужчин. В руке у него Синдины "Нью-йорк таймс" прям-таки истинный комильфо.
- Синди, - говорит он, - ты знаешь, что на следующей неделе День отцов?
- Знаю. Будет тусовка?
- Нет, у нас это не празднуют. Но тебе надо было бы купить что-нибудь и послать отцу, как по-твоему?