Теперь, сорок с лишним лет спустя, я перелистываю сохранившийся в папке Маркевича его дневник той поры, читаю различные записи, не предназначавшиеся для опубликования, просматриваю многочисленные варианты его очерков и корреспонденций, четко и аккуратно отстуканные им на пишущей машинке, разглядываю фотографии, сделанные опять же им самим на поле боя, и передо мною раскрывается мир, который обычно остается неизвестным читателю, — большой, трудный и очень неблагоустроенный творческий мир солдата, у которого штык заменяло перо.
Николай Маркевич стал военным человеком только в дни войны. До этого он больше интересовался техникой, искусством, литературой, чем секторами обстрела и хождением по азимуту. Путешествовал по Средней Азии, карабкался вслед за смелыми такелажниками на Спасскую башню Кремля, чтобы сфотографировать установку алых звезд вместо золотых орлов, бродил по берегу Тихого океана, летал на самолете над Уралом.
Стать настоящим военным оказалось не просто. Было много горечи, волнений, утрат. Но шло время, накапливался опыт, и вот уже пора искуса осталась позади. «Ехал трудно. Сегодня первый раз за двое суток разулся. Эти дни — оттепель, а сапоги у меня текут. Но жил эти дни хорошо. Родилось ощущение, что вот — приходит эта спокойная зрелость, уверенность в себе. Ощущение, что стал богаче на чувства к людям… Приятно сознание, что где-то на дне души накапливается богатейший запас впечатлений «впрок», для будущих книг. Пережитое обдумывается, все становится на свои места» — так подытожил в дневнике свое внутреннее мироощущение Николай Маркевич, вернувшись в конце декабря 1942 года на командный пункт армии после длительного пребывания на переднем крае.
В его рабочей папке сохранилось воинское удостоверение: «Предъявитель сего Маркевич Николай Михайлович состоит на действительной военной службе в редакции «Комсомольской правды».
С аккуратно наклеенной фотографии глядит на меня тридцатисемилетний капитан в ладной гимнастерке, с медалью «За отвагу» на груди. Он заслуженно гордился и своими новенькими офицерскими погонами, и честно заработанной в бою солдатской медалью.
Далеко позади осталось боевое крещение, когда, как я уже упоминал, Маркевич и Непомнящий, еще не имея пропусков, пытались «кустарным способом» пробраться поближе к фронту, чтобы понюхать запах пороха, и сразу попали под бешеную бомбежку в Вязьме. Позади остались трудные зимние ночи Ленинграда 1941/42 года, когда Николай со своими друзьями, такими же военными репортерами, дежурил на крышах, ловил там немецкие «зажигалки», бродил по блиндажам и при свете коптилки в обледенелом номере «Астории» вел долгие беседы об искусстве с жившими там усталыми, изможденными композиторами и музыкантами, аккуратно разрезая большим охотничьим ножом свой фронтовой хлебный пай на мелкие дольки по числу присутствующих. Позади остались суровые битвы под Синявино, жизнь в торфяниках, надоедливый звон комаров и свист пуль фашистских снайперов.
Когда шли бои за Синявино, в руки Маркевича попал дневник погибшего на фронте комсомольца. Он коротко, но с чувством отметил в своих записях:
«Два дня сидел над дневником убитого бронебойщика Бориса Губанова. Временами читал точно собственную биографию». Плодом раздумья военного корреспондента над этим дневником погибшего солдата явился взволнованный очерк «Записная книжка комсомольца Губанова», опубликованный в «Комсомольской правде» 4 октября 1942 года. Военный корреспондент с большой любовью и уважением к памяти погибшего юноши выбрал из его дневника мысли, созвучные своей душе:
«Надо помнить — всякий подъем всегда медленный и трудный… Чтобы быть человеком, хоть чуточку похожим на героев, рожденных Отечественной войной, нужно быть правдивым и честным до мелочей, последовательным и настойчивым. Послабление — страшный враг, это я знаю по себе. Чувствую подъем и вспоминаю слова Толстого: «…как хорошо и отрадно взять себя в руки…» Точно — это прекрасно».
И еще:
«Настала пора больших дел, простых слов и чувств… Мы узнали теперь смысл жизни, он глубок и прост. Жизнь — в умении отдавать себя для общего дела, быть частью общего, а не посторонним наблюдателем… Так-то, Борис, смотри смелее вперед. Мы знаем, за что воюем — за право дышать. Мы знаем, за что стоим — за Россию, за Родину. Так будем же носить в себе прекрасный призыв Багратиона: «Отдайте жизнь, но родины и чести не отдавайте никому».
В папке Николая Маркевича я нашел вырезанный из газеты этот его очерк. Вырезка была истрепана по краям, потерта на сгибах, — видно, автор не раз перечитывал свой очерк в блиндаже и палатках. Целомудренная солдатская мораль одушевляла творчество военного корреспондента и обогащала его.