— Не самолет, а летающий домина, — шутливо заметил Константин Михайлович, присаживаясь на одну из разложенных подле «ТБ-7» крупнокалиберных бомб; экипаж загодя готовился к очередному боевому вылету.
Времени до него оставалось немного, а нам следовало обстоятельно потолковать с авиаторами о том необычном рейсе в Англию и Соединенные Штаты Америки. Поскольку все тринадцать членов экипажа оказались на месте, решили предоставить первое слово теминской «лейке». А потом уж состоялось более подробное знакомство со всей командой воздушного корабля, костяком которой являлись командир уроженец Сибири Э. К. Пусеп и штурманы А. П. Штепенко, полярник, родившийся в Днепропетровске, и москвич С. М. Романов. Симонов начал беседовать с командиром — летчиком опытным, выполнившим за первые месяцы войны около сорока бомбардировок военных объектов в Берлине, Данциге (ныне — Гданьск), Кенигсберге (ныне — Калининград). У меня завязался профессиональный разговор с штурманами. Мы быстро нашли общий язык, тем более что один из штурманов — Романов, бывший слесарь Мытищинского завода, всего годом позднее меня закончил Оренбургское авиаучилище, и мы, таким образом, оказались своего рода бывшими однополчанами.
Беседы наши с авиаторами протекали и возле воздушного корабля, и в его отсеках. Константин Михайлович постарался побывать на всех рабочих местах экипажа; интересовался, где и как размещались в самолете члены правительственной делегации, как они чувствовали себя в воздухе, что именно больше всего запомнилось в этом международном рейсе. Чтобы поглубже вникнуть в материал, писатель хотя и коротко, но все же поговорил с каждым авиатором: с бортинженерами, механиками, стрелками-радистами. Признаться, меня тогда несколько удивила дотошность, с которой он расспрашивал участников перелета о впечатлениях, вынесенных не только из долгих часов пребывания в воздухе, но и из встреч на земле с англичанами и американцами. И лишь потом, когда очерк был написан, стало понятно: детали эти, мастерски вплетенные в ткань рассказа о рейсе «ТБ-7», придали тексту выразительность, подчеркнули главное.
Перипетий на пути протяженностью в двадцать тысяч километров оказалось предостаточно. Полет проходил на пороге стратосферы, всем пришлось надеть кислородные маски. Линию фронта пролетали за облаками; над вражеской территорией в разрывах туч сверкали лучи прожекторов, пытавшихся «схватить» воздушный корабль; по нему вели огонь зенитные батареи. От разрывов снарядов, ложившихся совсем рядом, удалось увернуться непрерывным маневром. Навигационное счисление пути вели астроориентировкой. Встречный ветер удлинил маршрут до Англии на два часа. Да еще над Северным морем появились неполадки в одном из моторов…
В общем экипажу пришлось немало понервничать; ведь отвечали не только за себя, а прежде всего за своих пассажиров, людей, мало привычных к суровым условиям боевого полета. Размещались они, одетые в меховые комбинезоны и унты, кто на железных сиденьях, кто прямо на полу. В неотапливаемом фюзеляже было холодно — на высоте восемь тысяч метров температура за тридцать градусов мороза. Людей, разумеется, не могли не стеснять и кислородные маски. Но все члены дипломатической делегации проявляли выдержку, старались ничем не выдать своего вполне естественного волнения.
Дальше на маршрутах из Великобритании в США и обратно полет протекал спокойнее. Но когда возвращались на родину, снова пролетали над фашистской Германией и экипаж вел воздушный корабль с определенной опаской. Облачности, за которой можно было укрыться, не оказалось; шли на виду у гитлеровской противовоздушной обороны. Пусеп часто изменял высоту и курс следования, чтобы сбить с толку истребителей и зенитчиков врага.
Пока советские дипломаты вращались в правительственных кругах, у авиаторов возникали встречи с трудовым людом Лондона, Вашингтона и других городов.
Если меня в беседах с экипажем интересовали прежде всего летные и тактические подробности рейса, то Симонов, расспрашивая авиаторов, старался узнать в деталях, как относятся люди в Англии и Америке к борьбе с фашизмом, которую ведет наш народ. При этом нельзя было не обратить внимание, что Константин Михайлович, засыпая членов экипажа градом вопросов, почти ничего не записывал, а словно губка, впитывал в себя ответы, порою весьма меткие. Они потом были воспроизведены им в очерке полно и выразительно. Такова была симоновская манера бесед — все услышать, все запомнить…