— Палачи-изуверы, — коротко резюмировал Толстой, погрузившись в долгое раздумье.
Но вот мы и добрались до аэродрома. Авиаторы встретили нас тепло, гостеприимно. Пока обедали в летной столовой, из штаба Дальней авиации возвратился командир соединения с только что полученным боевым заданием. И тотчас же в подразделениях закипела хорошо знакомая мне работа. Техники и механики направились к машинам — надо осмотреть двигатели и все оборудование, заправить баки топливом, подвесить бомбы, зарядить бортовое оружие. Летные экипажи занялись предполетной подготовкой. На картах прокладывали маршруты, уточняли высоты и курсы следования каждого эшелона, изучали метеосводки, прорабатывали порядок противозенитного маневра над целями; словом, «проигрывали» весь полет от старта и до посадки при возвращении на свой или запасные аэродромы.
Мы с Алексеем Николаевичем побывали в эти часы в нескольких эскадрильях. Логинов поручил мне быть своего рода гидом писателя, пояснять, чем занимаются экипажи. А потом и сам присоединился к нам, очень толково — он всегда умел делать это — рассказывая об особенностях выполнения боевой задачи. Алексею Николаевичу многое из деталей повседневной боевой деятельности авиаторов было знакомо, но, проявляя завидную любознательность, он старался как можно глубже вникнуть в особенности службы экипажей дальних бомбардировщиков. Высокий, грузноватый, он легко забирался в кабину «Ильюшина-4», словно бы осваивая рабочие места летчиков и штурманов — героев будущего очерка. Крупные руки писателя ложились на штурвал боевой машины, касались тумблеров на приборной панели, а глаза, живо поблескивавшие за стеклами очков, внимательно разглядывали условные знаки маршрутов, проложенных на полетных картах. Вместе с техниками и механиками он прислушивался, как гудят двигатели самолетов.
Всем своим поведением на том аэродроме Алексей Николаевич как бы подтверждал слова, сказанные им в одной из бесед с известным советским летчиком-асом — Александром Покрышкиным. На вопрос авиатора, почему, мол, наши литераторы не больно часто и хорошо пишут о летчиках-фронтовиках, Толстой ответил:
— Думаю, вовсе не потому, что советская авиация не заслужила повестей и романов. Просто наши писатели еще мало ее знают. Взять, скажем, тот же воздушный бой. Даже внешне он являет захватывающую картину. А ведь это, помимо всего, — сгусток храбрости, воли, мастерства. Это своего рода произведение военного искусства. Надо располагать глубокими знаниями, чтобы показать его динамику, четко, образно выписать все его оттенки. Значит, мне и другим писателям нужно хорошенько изучить ваше дело, прежде чем браться за перо…
…Когда стемнело, в воздух непрерывной чередой, помигивая навигационными огоньками, стартовали воздушные корабли. Проводив экипажи, пошли на командный пункт. Там на щите с оперативной картой можно было видеть, как передвигаются силуэтики, обозначавшие бомбардировщики, следовавшие своими курсами к дальним целям. Удар той ночью авиасоединение Логинова наносило сразу по нескольким глубинным объектам врага. Пристально следя за перемещением этих силуэтиков, за многими из которых подразумевались воздушные корабли, чьи экипажи только что беседовали с Толстым, он как бы становился участником боевой операции. Да так это и было! Один из командиров кораблей, возвратившись с задания, после доклада командиру обратился к Алексею Николаевичу:
— На подходе к цели всем экипажем решили отбомбиться как можно лучше — в честь советской литературы!
— Спасибо, смелые русские витязи! — растроганно воскликнул Алексей Николаевич.
Экипажи всех «Ильюшиных-4» в ту ночь выполнили свои задания. Под утро авиаторы устроили нечто вроде позднего ужина или раннего завтрака. И вновь завязалась оживленная беседа. В ней принимали участие летчики и штурманы некоторых кораблей, возвратившихся из боевого полета. И надо было видеть, как тактично направлял Толстой этот разговор именно в то русло, которое нужно было ему, литератору; сколь умело заставлял он говорить людей о том, что было у них на душе. Многим, в том числе, разумеется, и командиру соединения Евгению Федоровичу Логинову, ставшему после войны маршалом авиации и начальником Главного управления Гражданского воздушного флота, писатель подарил тогда томики своего «Петра Первого» с теплыми памятными надписями.