Закурить, наверно, хотел. Интересно, а он вообще понимал, что творилось последние двадцать минут? Или тупо существовал? Нет. Стадо плотей он чувствовал, ощущал спиной. Это точно. С этим не поспоришь. Глаза никогда не врут.
Живучий, как новогодняя елка в квартире алкашей. Но и ее выносят в мае. Недолго лысому осталось, спета его песенка.
Саян встал. Тяжело и с надрывом. Сначала на колени, потом, охнув, вытянулся во весь невеликий рост, разминая мускулистую шею. Презрительно посмотрел на прислонившегося к сваям Рябого, перевел взгляд на нависшего над ним Кляпа.
- Ты как?
Узбек кивнул в ответ.
Бочка сидел на заднице, прижав к груди карабин, и тупо пялился в никуда. Ребенка и то не всегда так обнимают.
- Идти надо, - протянул Саян руку стрингеру.
Неожиданно. Возможно даже для самого себя.
- Бога в них нет, - сказал ему Алексей, поднимаясь.
Старший в недоумении сморщил лоб. Потом сообразил.
- Ты его просто не видишь. На самом деле в тебе нет веры. В нем есть, - ткнул в сторону лысого, - В нем. Может даже в нем есть, - указал он на узбека, - А в тебе нет. Никакой. Ни нашей, ни христианской. Сколько бы ты не кривлялся. Вера не должна поддаваться логике.
14.
Мамка бежал в лабиринте деревьев. Ему обязательно надо было успеть. Во что бы то ни стало. Иначе жизнь будет окончательно отравлена, испорчена, загажена. Как общественный сортир на блошином рынке. А этого ни в коем случае нельзя допустить.
Мамку раздирала обида. Рвала изнутри на части, питая кровь адреналином. От этого он несся еще быстрее, отмахиваясь от встречных веток, перепрыгивая преграждавшие дорогу поваленные сухие стволы. Он даже позабыл про аномалии, совсем потерял осторожность. Ну и что. Зона его любит и гордится им. Высокопарные мысли. Не аргумент, но на этот счет у Мамки был еще один козырь. Он чувствовал во рту привкус парного молока. А это означало, что впереди безопасно. Так всегда. Стоит только обострить восприятие, собрать в один комок все чувства, прислушаться и постепенно начинает появляться привкус парного молока. Такое, как он пил, когда гостил вместе с мамой у одной бабушки в деревне. Прямо из банки, разливая по подбородку и непременно пачкая футболку. Теплого, с запахом хлева, сена и легкой горчинкой полыни. Нежного и жирного. В городе его никогда не купишь. Если есть этот привкус - значит дорога чистая, а если нет…
Сейчас был. Да такой терпкий, как будто Мамка только что глотнул из этой банки.
В нерешительном, едва заявившем свои права вечернем сумраке показалась хаотичная глыба завала. Привкус пропал. Мамка резко остановился и застыл. Он хлюпнул носом, смахнув рукавом надоедливую сырость. Тряхнул рукой. Под ботинком надрывно хрустнула ветка. Мамка наклонился, подхватил ее и запустил в сторону завала.
Ничего. Только сухой стук столкнувшихся деревяшек.
Так не бывает. Привкуса-то нет.
Митя помялся на месте и осторожно подался в обход. Он плавно переступал с пятки на носок, выверяя каждое свое движение.
Завал приближался. Теперь это была уже не бесформенная куча. Отчетливо вырисовывалась несложная система, по которой были нагромождены друг на друга бревна. Неправильный круг с гнездом посередине. И вот тут Мамка резво сорвался, сбрасывая с плеча карабин.
Его ждали. Как ждет охотник, сидя в скрадке терпеливо высматриваея неосторожного петуха на весеннем току. Но Митя хитрее, он обошел засаду заранее.
Что- то метнулось из гнезда. Длинное и слизкое. Мамка пальнул на удачу и наддал. С умопомрачительной скоростью полетели в лицо сухие ветви. Он только зажмурился и полностью отдался бегу, стараясь выложиться на все сто. По щеке больно хлестануло. Мамка вскрикнул, но скорости не сбавил. Появился! Снова появился привкус!
Митя сосредоточился, стараясь его удержать. Это только у него такое есть! Больше ни у кого. Зона только его наградила.
От этой мысли Мамке стало приятно-приятно. Он сконцентрировался на мерном скрипе травы, обеспокоенной вторгнувшимся в ее владения пришельцем, и чаще замахал руками. Дышать стало легче, хотя встревоженное сердце так и вырывалось из груди. Митя вдруг ощутил, что мир вокруг изменился. Он открыл глаза и увидел, что бежит уже по широкому пустырю, поросшему местами островками кустарника. Впереди показалась вода.
Мамка остановился, восстанавливая дыхание. В горле, забивая с парное молоко, появился сталистый привкус, слюна противно тянулась, не желая отлипать от губы.
Рядом они. Где-то здесь. Может среди беспорядочно наваленных машин, может у плотины. Он их чувствовал. И щедро сдобренная этим чувством обида начинала трансформироваться в ярость. Мамка небрежно передернул затвор, выбрасывая пустую гильзу, и начал искать взглядом укрытие.
Скоро ночь. Сейчас надо успокоиться и затаиться.
Он двинулся в сторону чахлых сосен, прижившихся на обрыве недалеко от берега. Митя легко вскарабкался на самую лапистую и высокую, закрепился на толстом суку, обхватив его ногами.
Красиво. Все озеро как на ладони, и даже база «ботаников» переливается яркими лучами беспокойных прожекторов.
Мамка нащупал в рюкзаке рулончик двустороннего «скотча», подцепил краешек, прилепил его к стволу и несколько раз обмотал, стараясь не ухнуть вниз. Отличная защита от мелких ядовитых слизняков. Налепятся горстями, а он завтра отмахнет ножом и никаких ожогов. Главное, чтобы ветер не потащил ночью пух. Хотя выброс давно был. Не должен.
Мамка лег животом на сук, приложил щеку к шершавой коре. Убаюкивающе пахло смолой. Он закрыл глаза и начал мечтать.
Среди ночи какой-то идиот учинил пальбу. Щедро, не жалея патрон. А потом заткнулся, или заткнули. Бывает. С Мамкой такого не случится, потому что хорошо выбирает укрытие. Разве кровосос или излом полезет на дерево? Конечно, глупость.
Потом дух как с цепи сорвался, метался всю ночь посреди свалки, опять кого-нибудь притопить решил. Мамка духа не боялся. В детстве его водили к гипнотезеру на лечение, но тощий серьезный дядька с козлиной бородкой, покрутив перед носом круглой дрянью, сказал, что мальчик внушению не поддается. Мама тогда расплакалась даже.
Мрачное смолянистое ничто тянулось противно долго. Митя устал мечтать. В бок размеренно колол мелкий сучок, мешковатый комбинезон тащил вниз, тело требовало движения и никак не хотело довольствоваться ненадежной узкой полоской пространства. Мамка кряхтел и беспокойно ворочался, проваливаясь руками в пустоту. Безумно хотелось сбросить надоедливый карабин, который так и не удалось нормально пристроить. Он начал считать, плотно и навсегда запаковывая минуту за минутой в мусорную корзину жизни. Хватило только на полчаса. Гадкое и тягучее время! Когда хорошо, оно летит со скоростью локомотива, а когда неуютно и плохо, так и липнет, специально замирает. Оно всегда работает против.
- Гули-гули, домик сдули, гали-гали, отодрали. И хозяйку, и козу, только не досталось псу, - повторял Мамка едва шевеля губами дворовую считалку.
До рассвета Митя так и не уснул. Подремал немного, но и того хватило сполна.
Он начал спускаться, когда над горизонтом только показался край продравшего единственный белый глаз солнца. Митя по-настоящему ликовал, почувствовав нежное предрассветное марево. Его невозможно было увидеть, только почувствовать.
Потом с колен встал циклоп, подпалив все вокруг алым. И озеро, и сосны, и Мамку вместе с ними.
Залазить было проще. Теперь нога безнадежно скользила по стволу в поисках опоры. Митя даже сжал зубы от напряжения и совсем перестал обращать внимание на плотно стянувший плечо ремень карабина. Что-то страшно хрустнуло. Предательски, в самый неподходящий момент. Мамка жалобно пискнул. Едва удержался на одной руке, разодрав до крови щеку о шершавый ствол.
Крупная, густо покрытая хвоей ветка полетела к земле. Встретиться с прародительницей ей было не суждено. Леденящий скрежет закончил бренное существование ворохом опилок, тут же подхваченных легким ветерком.
Новенькое что-то.
Мамка испуганно посмотрел вниз, суча по коре ботинками.