Только глаза остались прежними, и их Алый Король узнал бы, даже не вглядываясь в чужую сущность.
– Здравствуй, Пертурабо, – сказал Магнус.
– Здравствуй, брат, – ответил Железный Владыка.
Несколько секунд они стояли друг против друга: алое золото и серое железо, мастер-чародей и мастер осады, заклинание и молот. Два примарха, два сына Императора.
С недавних пор – два князя-демона, сбросивших смертную плоть.
– Ты не ожидал, что я так изменюсь? – прямо спросил Пертурабо. Примарх Четвертого не был лишен хитрости, но по-настоящему важные вопросы предпочитал задавать так – прямо и резко, словно бил мечом.
– Да, – Магнус отвернулся, подошел к окну и одной мыслью создал стол с кувшином и двумя бокалами. – Особенно после того, как Фулгрим предал тебя ради своего возвышения. Я понимаю, как другие пришли к такому преображению, но ты…
– Я не собирался, – угрюмо ответил Пертурабо.
Магнус оглянулся, и на его лице мелькнула понимающая улыбка, отразившаяся в единственном глазу.
– А. Ты экспериментировал, верно?
– Да, – Пертурабо тронулся с места. Ковер и удобная мебель вокруг менялись, когда Железный Владыка проходил мимо, на миг превращаясь в полированную сталь и тяжелые прочные конструкции. – И этот эксперимент завел меня слишком далеко; я ожидал усилить свой Легион, а вышло…
Он резко взмахнул рукой; деревянные панели стены на один удар сердца сменились матовой сталью.
– Я вижу, – серьезно ответил Магнус.
Пертурабо помолчал, и с усилием протолкнул слова:
– Поэтому я пришел к тебе, брат. Ты изучал варп всю жизнь. Ты изменился раньше. Ты… – гранитное лицо пошло морщинами, но примарх закончил: – Ты можешь дать совет.
Магнус вздохнул, наполнил оба бокала, протянул один брату. Тот мрачно пригубил, замер, отпил еще и с изумлением поднял бровь:
– Олимпийское?
– Ты как-то угощал, помнишь? – улыбнулся Магнус. – Я запомнил ощущение, и его не так трудно воспроизвести. Можно добавить что-то из ваших фруктовых садов, если хочешь.
– Спасибо, – сухо ответил Пертурабо. Он сделал еще глоток и аккуратно поставил бокал обратно на стол. – Сперва о главном.
Магнус снова посерьезнел.
– У меня нет однозначного совета, брат. Ни у кого его нет, потому что проходящие такое перерождение обычно знают, к чему стремятся или чем готовы пожертвовать. Я отбросил жизнь, чтобы спасти свой Легион. Это…
Он помедлил, потом покачал головой.
– Лучше спасти всего тысячу, чем потерять всех, – сурово заметил Пертурабо. – Еще скажи, что жалеешь о сделанном.
– Нет, – Магнус бросил короткий взгляд на брата, прежде чем снова повернуться к окну. – А ты?
Железный Владыка помедлил, потом покачал головой.
– Многое можно было бы сделать лучше. Но нет, Магнус, я не жалею – это моя жизнь, какой бы она ни была. Жалеть стоит лишь о том, чего еще не успел.
– И чего же не успел ты? – спросил Магнус, не оборачиваясь.
Повисло молчание, тяжелое, как крепость из базальта и железа. Алому Королю ответ и не требовался; он хорошо знал своих братьев и хорошо умел оценивать людей. Иногда он с грустью думал, что у него мало что получается наполовину – либо дать совершенно верную оценку, либо фатально ошибиться.
Но сейчас он был уверен, что прав. И даже не стал дожидаться ответа – просто повернулся и взглянул в глаза Пертурабо.
– Пройдешь со мной? Хочу кое-что показать.
Примарх Четвертого Легиона помедлил, потом пожал плечами. Магнус поднял руку.
Перемещаться по Планете Колдунов было легко, особенно для ее хозяина. Всего миг – и оба примарха оказались на краю просторной пустынной низины. Слабый ветер гонял облачка пыли и маленькие камешки, где-то в многоцветном небе мерцали молнии.
– И на что тут смотреть? – с легким недоумением спросил Пертурабо. В его голосе не было раздражения, скорее интерес.
– Мы – такие, какими мы стали, – можем менять реальность вокруг, – объяснил Магнус, – ты это уже понял, полагаю. На моей планете реальность особенно пластична; я утвердил базовые законы, чтобы мир держался, однако менять тут можно очень многое при наличии силы и умения.
Алый Король кивнул на низину.
– Попробуй тут что-нибудь возвести.
– Хочешь, чтобы я построил тебе крепость? – Пертурабо покосился на брата, в его ауре мелькнул отголосок мысли «хотя бы не театр…»