- Куда вам ехать? - спросил он. Я назвал адрес.
- Леопольдштрассе тридцать четыре, шнелль! - громко повторил он, обращаясь к водителю. Коротышка остался на тротуаре - второе такси было наготове. Отъезжая, я услышал, как позади хлопнула дверца.
Решившись проверить мой убогий немецкий, я спросил:
- Что это за район, куда мы едем?
К моему удивлению, таксист понял вопрос.
- Поганое место. Худшее в Кельне. Преступлений много, не всякий возьмется туда пассажира везти. Вам-то туда зачем?
- Одного человека надо повидать.
Мы миновали грандиозное здание выставочного центра "Мессе Халле" и теперь двигались вдоль бесконечной фабричной стены. Вбок уходили ряды однообразных жилых домов, кое-где мелькали желтые огни дешевых забегаловок. Номер тридцать четыре по Леопольдштрассе оказался как все - из красного кирпича, с квадратными окнами и ступенчатой крышей. Снег кое-как припорошил мусорные баки вдоль тротуара, кучу какого-то тряпья и старое велосипедное колесо. Двое парней в клетчатых куртках стояли на ступеньках подъезда физиономии у них были неприветливые. Я спросил того, который показался посимпатичнее:
- Иоханнес Мюллер здесь живет?
- Ich weisse nicht - не знаю, - процедил он сквозь зубы.
- Может вы знаете? - повернулся я к его приятелю.
- Der Alte im dritten Stock hinten - старик с третьего этажа. - Оба снова уставились на унылый пейзаж.
Шагнув в подъезд, я очутился во мраке. Воняло мочой, кошками, дезинфекцией, из-под каждой двери тянуло вареной капустой - безошибочная примета нищеты в Германии, в каждой стране она своя. Правда, ступеньки вымыты чисто. На третьем этаже из четырех дверей - ни одной дверной таблички - я выбрал первую попавшуюся и, за неимением звонка, постучал. Из квартиры донеслось какое-то шарканье и затихло. Кто-то притаился за дверью, не решаясь отворить. Я постучал посильнее - кулаком. На сей раз ответом был металлический лязг - отложили крюк, дверь приоткрылась чуть-чуть, меня обдало запахом пота и несвежего белья. Я разглядел седую голову не выше четырех футов от пола - неведомое существо молча уставилось на меня.
- Господин Мюллер здесь живет?
- Neben an - рядом! - Дверь захлопнулась, слышно было, как крюк водрузили на место. Я тут же постучался в соседнюю дверь и услышал шаги.
- Wer ist da - кто там? - голос старческий, хриплый и слабый.
- Я к вам, господин Мюллер.
- Зачем?
- По вашему делу. Рейналь меня прислал.
Дверь отворилась, меня впустили в полутемную прихожую. Мюллер пригласил: "Kommen Sie herein" - и сам прошел вперед.
Комната была почти пустая и очень чистая. В углу топилась изразцовая печь, но тепла почти не давала. Возле печи стояла узкая кровать, напротив кухонный шкаф, газовая плита, на ней - кастрюли. Большой квадратный стол, занимавший всю середину комнаты, завален какими-то папками, связками бумаг - только небольшая территория свободна: здесь, очевидно, Мюллер писал. Я увидел исписанный мелким почерком лист и толстый справочник - он был раскрыт, страницы придавлены тяжелым распятием. Хозяин кивком указал мне на стул, сам сел на другой.
- Слушаю вас, - глубоко сидящие бледно-голубые глаза смотрели на меня недоверчиво, сухая кожа обтягивала почти лысый череп. Старый серый кардиган с кожаными заплатами на локтях, а под ним такая же серая, застиранная, непонятного цвета рубашка...
- Рейналь дал мне ваш адрес, потому что я тоже интересуюсь делом Барбье, - начал я.
- В писании сказано: "Око за око" - я добиваюсь справедливости. Пусть все узнают правду, - был ответ.
- Я и хочу знать правду.
- На суде правду скрыли. Барбье имел высокопоставленных дружков, а из меня сделали козла отпущения.
- Рейналь так и сказал. Он дал мне прочесть ваши показания насчет Маршана.
- Как это, скажите на милость, Барбье удалось улизнуть? - скрипучий голос тянул свое, Мюллер не слушал меня, весь во власти своей навязчивой идеи.
- Никто не мог тогда скрыться без помощи друзей и сообщников. Это я вам точно говорю, я был там, когда пришли американцы...
- Я с вами согласен.
Старческий голос окреп, теперь старик произносил давно отрепетированную речь. Он сжился с собственной версией событий тридцатилетней давности и не ведал сомнений:
- Барбье знал, как деньги делать, а когда у человека куча денег, так ему никакой закон не страшен. А ведь Господь наш изгнал торгашей из храма вот что надо помнить...
Он даже отбивал ритм ладонью по груде папок, сваленных на столе. Я оторвал взгляд от его руки, чтобы заглянуть в слезящиеся глаза: рука палача может быть похожа на руку хирурга. Или поэта. Но глаза совсем другие...
- Андре Маршана вы помните?
Однако перебить его было невозможно.
- ...Я сидел двадцать лет. За что? Я выполнял приказы. Как и ваши "томми" в Ирландии, как "джи-ай" во Вьетнаме. Разве есть разница? Я отсидел двадцать лет, потому что они упустили Барбье. Нарочно упустили. Я отсидел его срок. Суд неправомочен, нарушена женевская конвенция. Приговор, который мне вынесли, - это преступление против человечности.
Я все смотрел на тонкую, почти бестелесную руку, хлопающую по бумагам.
- Мне бы хотелось поговорить о Маршане и Бракони.
Рука сделала нетерпеливый жест:
- Я старик, мне скоро восемьдесят. Двадцать лет я провел в невыносимых тюремных условиях. Только вера поддерживала меня. С марта прошлого года мое заявление лежит в Международном суде в Гааге, у меня есть подтверждение...
Он вытащил из кипы тоненькую папку - доказательство того, что внешний мир официально признает существование некоего Иоханнеса Мюллера, палача, чьи жертвы - некоторые из них - как не странно, выжили. Юристы и чиновники изучают его дело, сверяют цитаты из протокола, подыскивают прецеденты чтобы разобраться, не обошлась ли Европа малость несправедливо с этим самым Иоханнесом Мюллером.
- Я знаком с вице-президентом Международного суда.
- С Деесманом?
- Вот именно. С Хьюго Деесманом. Но и вы должны мне помочь.
Его глаза впервые сосредоточились на моей персоне.
- Какие у вас отношения с Деесманом?
- Несколько лет назад он выносил судебное решение по одному делу, с которым я тоже был связан. Я собирал доказательства и свидетельские показания.