Артунян повел в воздухе тонкой рукой, будто отстраняясь:
- Я безнадежно устарел, месье Пэнмур. Мне семьдесят один год, я полный инвалид - по крайней мере, так уверяет мой врач. Последнее время я мало кого вижу, да и память уже не та.
- И все же мы рассчитываем на вашу помощь.
- Я вас слушаю.
Я изложил британскую точку зрения на самоубийство Маршана, упомянул о непонятном безразличии, проявленном французской контрразведкой, и о том, что в Лондоне выказали больше интереса к этому событию, чем в Париже. Мой собеседник слушал молча, с восточным бесстрастием и чуть иронической усмешкой.
- Итак...
- Итак, мы хотим узнать, почему французский министр иностранных дел решил умереть ровно через двадцать четыре часа после того, как принял участие в важнейшем совещании стран НАТО - и так при этом спешил, что даже не успел вернуться к себе в Париж. Версия душевного кризиса, связанного с личными неприятностями, отпадает начисто.
- Но мне-то откуда знать? - под густыми усами мелькнула улыбка. - Для самоубийства есть множество поводов - женщина, деньги, бремя ответственности...
Изящные руки вспорхнули, будто крылья бабочки. Шум уличного транспорта пробивался сквозь узкие, высокие окна, в комнате сгущались ноябрьские сумерки, но света не зажигали.
- Вы можете рассказать о покойном? Все, что припомните - ваши впечатления, сомнения, может быть...
- Сомнения... Да, случаются времена, когда доверять нельзя никому. После войны, к примеру, когда вышли из подполья участники Сопротивления, было такое братание с Москвой... - он помедлил, глядя мне в лицо:
- Что я знаю об Андре Маршане? Много всякого - и в то же время почти ничего. Вот что я вам посоветую: просмотрите досье вырезок в архивах газет "Юманите" и "Монд". Встретите много одних и тех же статей, однако вооруженный ножницами и тюбиком клея коммунист вырежет из газеты и кое-что из того, что пропустит его коллега антикоммунист.
- Прямо от вас иду в "Юманите", - заверил я.
- Отлично. Не мешало бы ещё поговорить с Вавром - шефом французской контрразведки.
- Это входит в мои планы, хотя скорее всего толку не будет: он дал это понять моему шефу.
- Будьте добры, налейте мне ещё чаю.
Отчаянно хотелось курить, но я не решался попросить разрешения у хозяина. Он внушал почтение: настоящий гуру, с восточной внешностью, властными манерами... Непредсказуемый человек - мог и отказать. Лучше уж послушать, как он тихим голосом, в котором слышатся гортанные переливы, рассуждает об Андре Маршане:
- ...Во многих отношениях человек замечательный. Не самого крупного масштаба, пожалуй, но вполне способный сделать карьеру в правительстве или руководить крупным предприятием. Ничего удивительного, что он стал именно министром - он ведь из того сугубо политизированного поколения, которое после войны вышло на политическую сцену из Сопротивления.
- Я его хорошо помню в начале шестидесятых - он тогда работал в министерстве внутренних дел, контрразведка подчинялась ему непосредственно. Он был хорош в этой должности: отличные мозги, потрясающая работоспособность. Мгновенно улавливал самую суть проблемы. Медлительность, тупость, тугоумие приводили его в бешенство. Я встречался с ним тогда довольно часто.
Во время долгой паузы, последовавшей после этой тирады, в комнате почти совсем стемнело. Робко постучав в застекленную дверь, вошла мадам Артунян, зажгла тусклую лампочку в торшере и унесла поднос с чайными принадлежностями.
- Я его не любил, - произнес мой собеседник спокойно и даже чуть удивленно, будто впервые осознал для себя этот факт.
- А почему?
- Люди, которым приходилось заниматься поисками шпионов, весьма чувствительны, - издалека начал Артунян. Мой вопрос, видимо, показался ему чересчур прямолинейным, - Интуиция у нас профессиональное качество, мы развивали её в себе ради собственной безопасности. Ну так вот - Маршана я не любил.
- Чувствовали, что он что-то скрывает?
- Отнюдь. О нем все было известно - уж своих-то мы проверяли досконально. Безупречная биография. Член Национального совета Сопротивления с сорок второго года до того дня в сорок третьем, когда Совет был разгромлен гестаповцами. Позже участвовал в битве за Париж. Проявил себя наилучшим образом. Действительно, с чего бы мне его не любить? Хотя я и де Голля терпеть не мог - а кому он нравился, скажите на милость?
Легкое пожатие плеч было ответом на собственный вопрос. Едва заметная улыбка при lese-majesty - оскорблении монарха, то бишь де Голля.
- Прочтите газетные вырезки повнимательней, - ищите малейшие несоответствия слов Маршана его политическим взглядам. Постарайтесь воссоздать образ этого человека и потом спросите себя: такой-то поступок в его характере или противоречит ему? Можно ли объяснить его логически или надо искать каких-то исключительных резонов? Я назову вам несколько имен для возможных бесед, а эти люди назовут ещё и других. В особенности рекомендую Альфреда Баума - он дольше всех служит в контрразведке и, стало быть, больше других знает. Или наоборот: раз он так много знает, то и служит так долго - выгнать его нельзя.
Артунян умолк, я собрался было поблагодарить его за беседу, но обнаружил, что темные веки сомкнуты, и подумал, что он забылся сном мрачная комната и впрямь располагала ко сну.
- Приходите завтра в семь, - произнес он, не открывая глаз, Расскажете мне, что удалось узнать. А я к тому времени постараюсь добыть для вас кое-какую информацию. Увижусь с одним человеком, который с вами говорить не станет, а мне что-нибудь да расскажет.
- Если мне следует искать нечто подозрительное в прошлом Маршана какого характера могут быть результаты поиска, как вы думаете?
Артунян не отвечал долго, внимательно разглядывая свои тонкие сцепленные пальцы. Потом откинул голову и уставился на Лувр, черневший за окном. Прогулочный катер на близкой Сене дал гудок, приближаясь к мосту Карусель.
- Если бы мне довелось собирать компрометирующий материал на Маршана, - эти слова прозвучали столь тихо, что мне пришлось напрячь слух, - то в конце концов я задал бы некорректный вопрос, который мы никогда не задавали друг другу в контрразведке: как тебе удалось пережить войну, приятель?
Я ещё подождал, но за этой фразой ничего не последовало.
- Значит, завтра в семь, - только и сказал мой хозяин. - Надеюсь, вы меня извините, дорогой мистер Пэнмур, что не могу вас проводить.